Королевское зерцало
Шрифт:
Олаву молись, чтоб тебе он дал власть в своей стране. Он угоден Богу, —
сказал скальд Торарин Славослов через несколько лет после смерти святого.
Все считали Олава Святого вечным небесным конунгом Норвегии. И всякий, кто правил в Норвегии после него, как бы получал страну в лен от святого конунга.
Магнус правил, в значительной степени опираясь на святость своего отца. Харальд тоже приложил усилия, чтобы поддержать веру в святость Олава. Имея брата святого, он получал предпочтительное право на власть в стране — отблеск святости как будто ложился и на него.
Теперь в Нидарос приходили пилигримы из разных стран.
Даже если бы Олав и объявил, что святость его дяди — обман, его просто сочли бы безумным. В конце концов, он бы сам стал мучеником во имя своей честности.
Неужели все ее рассказы о Харальде, о себе и о жизни на Сэле нужны были только для того, чтобы ему передалось ее неуемное правдолюбие?
— Ты почему такая грустная? — спросил у Эллисив Транд священник. Это было уже после дня Филиппа и Иакова, Эллисив принесла ему готовую работу. — Тебе не хочется возвращаться в Норвегию? Оно и понятно, ведь там живет Тора, мать конунга.
— С Торой я как-нибудь полажу, — ответила Эллисив. — Меня тревожит другое.
— Ты хочешь рассказать мне об этом?
— Да, может, ты мне что-нибудь посоветуешь. Но сначала дай слово, что сохранишь все в тайне.
— Даю слово.
И она поведала Транду о том, как конунг Харальд открыл раку Олива Святого, и о том, как юный Олав принял эту историю.
— А конунг Харальд рассказывал об этом кому-нибудь, кроме тебя? — спросил Транд.
— Вряд ли. Да ведь и ключ от раки он бросил в море.
— Я думаю, епископ Бьярнвард, который был епископом в дружине конунга Магнуса, мог бы нам что-нибудь объяснить. Но Олав сам должен решить, хочет ли он рассказывать это епископу.
— Ты вдруг заговорил как сущий церковник. Я не ожидала, что ты захочешь впутывать в это дело епископов.
Он промолчал.
— А что тот водопад, к которому тебя влекло течением? — спросил он наконец. — Добралась ты до него?
Эллисив удивилась, что он увел разговор в сторону, но не стала возражать.
— Рассказ мой закончен. Но до водопада я еще не добралась, — сказала она. — Меня по-прежнему несет по реке, и я слышу вдалеке его шум. Я преодолела уже не одну стремнину. Но моя тоска по Харальду не ослабела от воспоминаний.
— Блажен Харальд сын Сигурда — есть кому тосковать о нем.
Эллисив уже давно не слышала, чтобы Транд священник говорил так горько и так сурово, она с удивлением подняла на него глаза.
Он отвел взгляд.
Она хотела уйти, но он остановил ее:
— Подожди!
Эллисив обернулась.
— Я про Олава Святого…— сказал он. — Я мог бы помочь Олаву, кое-что ему рассказав. Только не знаю, сделаю ли я это.
Епископ Бьярнвард приехал на Борг, когда птицы высиживали птенцов среди скал и с громкими криками кружили над островом.
С ним был Петр, один из священников, сопровождавших Эллисив из Гардарики. Он рассказал, что епископ Авраамий скончался уже давно, а отец Стефан — всего два года назад.
На следующий день по прибытии епископа Олав долго беседовал с ним наедине. Судя по всему, они остались довольны друг другом.
Эллисив как будто заново узнала Петра, она была вынуждена признаться, что мало знала его прежде.
Петр был монахом в одном из киевских монастырей, он прославился своей набожностью. Эта-то слава и принесла ему несчастье; когда Эллисив собиралась ехать с Харальдом в Норвегию, Ярослав вытребовал Петра из монастыря, велел рукоположить его в священники и отправил с дочерью за море. А из Норвегии Харальд сослал Петра в Исландию.
Ему уже перевалило за шестьдесят, это был невысокий, иссохший человек с необычайно живыми глазами.
Одет он был немногим лучше, чем преподобный Феодосий, которого Эллисив знала в юности. Но было в нем что-то притягательное, отчего дети и собаки без раздумья сбегались к нему. Он и к Эллисив являлся в сопровождении этой свиты. Если ей хотелось поговорить с ним наедине, приходилось запирать дверь на засов — детям мгновенно становилось известно, где находится Петр.
Петр благоговейно склонился перед ее иконами. Харальд не разрешил русским священникам взять свои иконы в Исландию. А когда Эллисив разложила перед ним священные книги, писаные по-славянски, он умилился до слез и одновременно засмеялся от радости.
Петр на все отзывался душою и вместе с тем как будто отсутствовал. Он жил одною жизнью со всеми, и в то же время она словно не касалась его. Петра, как отшельника, отгораживала от жизни невидимая стена.
Эллисив испытывала потребность рассказать ему о своих горестях и тревогах, может быть, даже исповедаться. Но она этого не сделала, Какое-то грозное предчувствие, похожее на нарастающий гул водопада, удерживало ее.
— Я собираюсь поговорить с епископом Бьярнвардом о раке Олава Святого, — сказал однажды Олав. — Ты должна присутствовать при этом разговоре и рассказать все, что тебе известно. Священники Транд и Петр тоже пусть придут.
Эллисив уже рассказала ему о своей беседе с Трандом.
— А зачем тебе Петр? — удивилась она.
— Он мне нравится. И может, он скажет что-нибудь важное, ведь он православный священник.
— При чем тут это?
— Не знаю. Но, по твоим словам, у него склад мыслей иной, чем у других.
Эллисив поразило, что Олав заговорил как правитель, однако изменить это было уже невозможно.
— Как знать, захочет ли Транд прийти, — усомнилась Эллисив. — Он ведь из тех людей, которые делают только то, что им по душе.