Короли Вероны
Шрифт:
Странным образом почтение к ранам переросло в страсть к увечьям. Стойкость и бесстрашие рыцаря считались прямо пропорциональными тяжести ранения. Сам Пьетро полагал такие рассуждения глупыми. Опытный, умелый воин – такой, как Скалигер, – избегает ранений. В то время как Кангранде в глазах простолюдинов был кем-то вроде ангела мщения, Пьетро молва почему-то возвела в ранг земного романтического героя. Ранение его было именно такое, как положено, – не изуродовав лица, оно оставило доблестную хромоту.
– Не спи, сынок, – шепнул Данте, когда Пьетро столкнулся с каким-то типом. – Ты
– Mi dispiache, – бормотал Пьетро, стуча костылем, – толпа норовила подхватить его на руки и донести до Арены, и он изо всех сил старался казаться самостоятельным. Хуже того: несколько молодых особ бросали на него страстные взгляды. Верный Меркурио старался охладить их пыл рычанием.
Давка прекратилась только у Порта Борсари. Когда позади осталась старая римская арка, Пьетро предложил свернуть в переулок.
– Там будет меньше народу.
Поко предложение не понравилось, зато Данте скроил кривую улыбку.
– Так-то, сынок. Теперь тебя, а не меня преследуют поклонники. Ну и слава богу.
Под кривизною лица великий поэт пытался скрыть гордость за сына.
«Отец совсем не стар. Он только ведет себя как старик».
Годы, проведенные за чтением и письмом, сгорбили спину Данте, но Пьетро хорошо знал, что сутулость – отнюдь не признак старости. На заре нового века Данте было тридцать пять; последующие четырнадцать лет оказались куда сумрачнее леса, в котором очутился поэт, «земную жизнь пройдя до половины». Помимо прочих испытаний, Данте перенес конфискацию имущества и унижение заемщика, вынужденного существовать на приданое жены. В глазах друзей и семьи он стал hostis. Трое из шести совершенно здоровых детей его умерли. Алигьеро – они с Пьетро были погодки – в возрасте двенадцати лет скончался от чумы, выкосившей половину города. Эта же зараза унесла жизнь самого младшего брата, Элизио, – тому было восемь. Данте даже никогда не видел Элизио – он родился через три месяца после оглашения приговора об изгнании.
Больнее всего Данте переживал смерть своего первенца, Джованни, наделенного правами и обязанностями, которые теперь перешли к Пьетро. Когда Данте изгнали, Джованни было всего девять лет, и он немедленно присоединился к отцу. В скитаниях прошло еще девять лет. Во время путешествия в Париж с целью посетить Парижский университет Джованни утонул в реке. Власти Флоренции не позволили Данте вернуться и похоронить сына на родине – прах Джованни покоился теперь в Пизе, благодаря любезности Угуччоне да Фаджоула.
Трагедия круто изменила жизнь Пьетро. Ему в ту пору было почти шестнадцать, и отец вызвал его в Париж, чтобы он занял место старшего брата. Младшие, Поко и Антония, остались с Джеммой во Флоренции, на попечении Франко, брата Данте. Однако вскоре прошел слух о том, что всех детей изгнанников мужеского пола ждет казнь, и Джемма поспешно отправила к Данте и Поко. Данте не выразил радости по этому поводу – он предпочел бы вместо Поко видеть Антонию. А теперь, как следует из последнего письма, Антония едет к ним, и скоро вся семья наконец-то будет в сборе.
Возможно, Данте состарило изгнание, однако Пьетро воображал, что здесь вина «Комедии». В июне поэту должно было исполниться пятьдесят;
Пьетро так глубоко ушел в свои мысли, что, подняв глаза и увидев огромное пространство, сравнимое с греческой агорой или римским форумом, вздрогнул. Кругом были люди, тысячи людей; они жались друг к другу, чтобы согреться. Данте с сыновьями вышел на пьяцца Бра. Солнце уже проглядывало между башен Вероны, и, хотя первый забег состоялся всего часов пять назад, нарушители общественного порядка успели уже и наотмечаться, и получить свою порцию розог за это отмечание от людей Скалигера.
Пьетро остановился. Перед ним, подобно немыслимому острову в человеческом море, поднималась римская Арена. Осенью Пьетро не довелось толком ее рассмотреть, а с самого возвращения из Виченцы он ходил только по улицам, прилегающим к палаццо Скалигеров.
Арена была облицована кирпичом, однако основу ее составляли речные камни и осколки черепицы. Сооружение держалось на арках, сделанных из огромных плит розового мрамора; каждая арка была в четыре человеческих роста, в ширину же такова, что под ней свободно могли пройти в ряд пятеро. Пьетро насчитал двенадцать арок, и у него зарябило в глазах. Арена величиною и величественностью многократно превзошла все его ожидания.
– По сравнению с той, что находится в Риме, эта Арена – просто внутренний дворик, – послышался голос сбоку.
– Не может быть, – прошептал Пьетро в благоговейном страхе. Наконец он понял, почему Арена столько лет являлась для отца источником вдохновения: Данте написал свой «Ад» по ее образу и подобию.
Отец указал на самый верх, на арки, которые были гораздо выше остальных.
– Видишь? Это остатки внешней стены, которая много лет назад обрушилась в результате землетрясения.
Пьетро попытался представить, что Арена окружена еще одним кольцом арок, но не смог – в его понимании ни убавить, ни прибавить к Арене уже ничего было нельзя. Он снова благоговейно помолчал.
– Вот где неисчерпаемый источник вдохновения, – произнес Данте. – Пойдем. Скалигер ждет.
Несколько уборщиков с гербом Вероны на одежде смывали со стен свежие надписи. Между камней струилась вода. Она смешивалась с пылью, похожей на сухую красную глину, что покрывает стены с незапамятных времен. Красная пыль превращалась в грязь, и казалось, что камни кровоточат. Все было как во сне. Из ада вытекала река крови, сквозь щели в каменной кладке просачиваясь в мир смертных.
Семейство Алагьери появилось в проходе под Ареной и направилось к балкону, где сидели гости Капитана. Данте с сыновьями провели во второй ряд с левой стороны. Неплохие места; правда, Арена с них видна не настолько хорошо, насколько ты сам виден всем желающим.