Короли Вероны

Бликст Дэвид

Напротив, на изящном балконе, устроились старейшины и представители самых знатных семейств Вероны. Пьетро вертел головой, высматривая Мари и Антонио. Юноша надеялся, что они уселись с его стороны. Он уже несколько дней не видел своих друзей.

Сам Кангранде пока не явился. Данте в нетерпении теребил шляпу и шарф. Меркурио уселся у ног хозяина. Поко, делая немыслимые телодвижения, умудрялся подмигивать девушкам, что сидели над ними, – причем выбирал не самых молоденьких. Пьетро, устроившийся между отцом и братом, искал глазами знакомые лица, пока не затрубили рога.

На Арене, внизу,

появились пятьдесят всадников. Они выехали из разных арок и устремились навстречу друг другу, словно собирались сразиться в самом центре Арены. Внезапно все пришло в движение, слилось, преобразилось в плотный строй, снова распалось. Зрители повскакали с мест, стараясь уследить за сложными фигурами, которые выделывали всадники. Выстроившись в две шеренги, они обнажили мечи. Гигантская чаша Арены умножила скрежет пятидесяти клинков, освобождаемых из ножен. Медленно шеренги пошли друг на друга. Наконец мечи «противников» скрестились.

По трибунам пронесся ропот. Под навесом из клинков шагал маленький Мастино, изображавший Герольда Вероны. Мальчик нес лук. Он был готов выпустить Стрелу Народа – честь, которой уже много лет удостаивались члены семейства делла Скала. Сам Кангранде в детстве носил лук. Последние три года роль Герольда исполнял маленький Альберто делла Скала; теперь очередь дошла и до его младшего брата Мастино. Лук символизировал легендарное оружие, которым было сражено чудовище в Ла Коста.

Пройдя под навесом из мечей, мальчик поднял лук и выпустил стрелу вверх. Зрители, задрав головы, следили за полетом стрелы, прикидывая, на чью злополучную голову она опустится. Когда взгляды снова устремились на Арену, там уже не было ни всадников, ни маленького Мастино – они словно испарились. На месте мальчика, словно из-под земли, на боевом коне и в полном снаряжении вырос Кангранде. На нем были лучшие доспехи; знаменитый шлем, украшенный собачьей мордой, он держал на коленях. Два свитка в левой руке символизировали власть Кангранде над купцами. В правой руке Скалигер сжимал меч. Голову его украшал лавровый венок, говоривший о победе над падуанцами.

Зрители подались вперед. Чаша Арены наполнилась криками «Да здравствует Кангранде!» и прочими выражениями радости; многие верноподданные даже ногами топали от счастья. Кангранде легко спешился и преклонил колени перед толпой. Появился священник, тот самый, которому два часа назад исповедовался Пьетро. Зрители притихли и с благоговением выслушали молитву Деве Марии и Ее Сыну. Едва стихло эхо молитвы, Кангранде поднялся с колен и выбросил вперед огромный кулак.

– Пусть начнутся празднества!

Толпа разразилась воплями одобрения, а Кангранде удалился, уступая место актерам.

В центре Арены устроили импровизированную сцену, и восход солнца совпал с началом первого представления. Сегодня играли не мистерию, а непристойную пьесу Аристофана о том, как афинские женщины штурмом взяли Акрополь и предъявили своим мужчинам ультиматум: либо они прекращают воевать, либо всю оставшуюся жизнь проведут в вынужденном воздержании.

– Не самая подходящая пьеса для Великого поста, – заметил Данте.

– Если не расценивать вопрос о воздержании как уступку Церкви, – добавил Пьетро.

Поко прыснул.

– Я слышал, Кангранде заказывал

что-нибудь полегче да попроще.

– Это говорит не в его пользу, – фыркнул Данте. – Боже! Что они делают с текстом!

На сцене было человек двадцать мужчин, большинство одетые женщинами (актерское ремесло считалось недостойным, и в тех частях света, где на сцену допускали женщин, слова «актриса» и «шлюха» были синонимами). Некоторые «девушки» щеголяли длинными бородами, видимо, для того, чтобы напугать «афинских мужчин». Актеры говорили очень громко, но к диалогам никто не прислушивался – зрители наперебой указывал и на огромные бутафорские груди «афинянок».

На трибунах поднялась суматоха, когда Кангранде прошел на свое место и сел рядом с донной Джованной. Пьетро заметил, что под доспехами на нем то же платье, что было ранним утром в часовне. Актеры тотчас стали играть исключительно для Скалигера, посылать ему воздушные поцелуи и выражать свою любовь самыми разными способами. Хозяин Вероны с готовностью отвечал на эти знаки внимания, вызывая восторг зрителей, – все знали, как Кангранде любит актеров.

Одна «афинянка» с огромным букетом цветов, не забывая о нежных речах, стала карабкаться на балкон, где сидел Кангранде. Капитан нарочито скромничал, однако покачивался в такт любовной песне о разбитом сердце. В конце концов он принял букет из рук «поклонницы».

– Поцелуй меня, возлюбленный! – попросила «девица».

Кангранде извлек из-под кресла бутыль и вылил ее содержимое на голову «афинянке». «Афинянка» принялась отплевываться, затем облизала губы и выкрикнула:

– Славный год!

Толпа одобрительно загудела. Кангранде бросил актеру монету и, поколебавшись, вручил цветы своей жене. Представление продолжалось.

– Забавный спектакль, – осторожно сказал Пьетро, покосившись на отца.

Данте покачал головой.

– Бедный Аристофан. Если бы кто-то позволил себе подобные вольности с моим произведением, я бы восстал из мертвых и оскопил нечестивца.

– Это и было бы настоящее contrapasso, – пробормотал Пьетро.

Отец не смог сдержать улыбки.

Супруга Кангранде делала вид, что не понимает, в чем соль сценки с «поклонницей». Впрочем, возможно, ее раздражали некоторые из гостей мужа. По правую руку от Джованны, например, сидела донна Катерина да Ногарола – правда, между двумя женщинами Кангранде предусмотрительно усадил Баилардино. Катерина вела себя как ни в чем не бывало – веселая, оживленная, она явно получала удовольствие от трюков, которые проделывали жонглеры.

По крайней мере, Капитан не притащил сюда своего бастарда. Люди уже в открытую называли ребенка его наследником. Если у Кангранде не будет законного сына, говорили они, наследником станет сын незаконный. О, как они жонглировали этими двумя словами – «законный» и «незаконный»! Словно эти вот презренные комедианты – своими шариками да булавами!

Пьетро заметил, что Джованна старательно избегает взгляда Катерины, в то время как Кангранде мило беседует с Баилардино, перегнувшись через жену. Джованна демонстративно говорила только с семейством Бонаццолси – с Пассерино, с его братом Гвидо и с женой Гвидо, Констанцей, урожденной делла Скала – старшей сестрой Кангранде и Катерины.