Короли Вероны
Шрифт:
– Скажу вам по секрету, синьор Алагьери, Капитан еще никому не преподносил таких даров. – Дворецкий кивком указал на письмо. – Также я уполномочен передать вам устное распоряжение Кангранде. Он предлагает вам должность баннарета в армии, если, конечно, вам это по душе.
– Мне… мне… – Пьетро слов не мог найти от волнения. Подумать только, должность баннарета! Баннарет – это рыцарь, который ведет в бой целый эскадрон. Неужели предложение Скалигера серьезное?
Перегнувшись через подоконник, Туллио велел грумам отвести лошадей в конюшню Скалигера до дальнейших распоряжений молодого господина. Затем он закрыл ставни и сказал:
– Вам позволено исповедоваться в домашней часовне Скалигера. Священник уже ждет.
И с этими словами главный дворецкий откланялся.
У юноши голова шла кругом. На секунду он даже позволил себе размечтаться о том, как он, Пьетро Алагьери рыцарь Мастино, прославленный на весь мир воин, поведет в бой целую армию.
– Ты, конечно, откажешься, – произнес отец, и мечты Пьетро рассыпались в прах.
– Почему я должен отказываться?
– Не волнуйся, в рыцари тебя посвятят. Наш покровитель смертельно обидится, если ты откажешься от посвящения или от этих подарков. Но ты должен отказаться от денег, а также от должности, подразумевающей командование людьми. Не смотри на меня так, мой мальчик. Ты сам знаешь, что я прав.
Пьетро запротестовал было, но понял, что отец совсем не жесток. Отец честен. Жалованье Скалигера походило на милостыню. Пьетро не мог принять таких денег. Куда бы в таком случае он дел свою честь?
– Да, отец, вы правы.
– Вот видишь, – с непривычной неуверенностью пробормотал Данте. Он опустил ладонь на голову сына и взъерошил его волосы. – Сегодня тебя посвятят в рыцари, мальчик мой. Я… я горжусь тобой. Да, я горжусь тобой. Я очень, очень горд. – Пьетро никогда не видел отца таким. Данте поспешно продолжал: – Иди исповедуйся, потом возвращайся и надень этот нелепый наряд. Особое внимание обрати на шляпу – смотри, чтоб ее ветром не сдуло.
Пьетро засмеялся и кивнул. Он быстро надел свое повседневное платье и, оставив отца гордиться дальше в Domus Bladorum, вышел на людную пьяцца дель Синьория. Меркурио трусил впереди, натягивая поводок. Из-за скопления народа Пьетро не видел, куда идет, и решил ориентироваться по башням, возвышающимся над толпой. Ему больше не требовалось комментариев Марьотто – он и сам знал, как называется то или иное здание. Вот палаццо дель Раджионе с башней, вот Domus Nova, палаццо дей Джурисконсульти, вот дома поменьше притулились между дворцом, который выстроил дядя Кангранде, и дворцом, который заказал еще его отец – это здание закончили совсем недавно. Дворец, воздвигнутый с юго-восточной стороны пьяцца дель Синьория, носил название Трибунале; чтобы закончить его, Кангранде нанял знаменитого Мичели, и тот превзошел собственные произведения, украшающие Мантую и Тревизо.
Часовня, в которую направлялся Пьетро, находилась рядом с Трибунале. Часовня носила имя Святой Марии Антика. Ее построили около трехсот лет назад. Облицовка была традиционной для веронских зданий – кирпич чередовался с камнем. Изящную квадратную колокольню с глубоко посаженными стрельчатыми окнами венчала крыша, крытая коричневой конусной черепицей. В углублениях лежал, слабо поблескивая при свете звезд, сухой снежок. То была домашняя часовня Скалигеров; при ней находилось семейное кладбище.
Пьетро доковылял до часовни, сдерживая нетерпение Меркурио. Бриджи, которые теперь носил юноша, завязывались под коленями и, помимо того, что скрывали глубокий шрам, хорошо заметный сквозь кольцони, имели еще и то преимущество, что гораздо лучше сохраняли тепло. Что было очень кстати ранним утром шестнадцатого февраля. Изо рта Пьетро валил пар, костыль его то и дело скользил на льду, несколько раз юноша чуть не упал. Пьетро надеялся, что длинный плотный плащ скрывает его неуклюжесть. В такое промозглое утро без плаща нечего было и думать выходить из дому.
Люди на площади пытались согреться каждый своим способом. Одна фигура привлекла внимание Пьетро. Сначала он решил, что это сам Кангранде – так высок был человек, по глаза обмотанный шарфом. Через секунду Пьетро сообразил, что, как ни широкоплеч и силен Скалигер, до этого человека ему далеко – плечи незнакомца, массивные, точно мраморные плиты, превосходили плечи Кангранде по ширине как минимум в два раза. Кем бы ни был великан, он явно жестоко мерз. Шарф лишь венчал нагромождение из длинного теплого плаща и надвинутого на лицо капюшона. Холоду и ветру не досталось ни пяди открытого тела. Великан околачивался возле часовни, и Пьетро пришлось обогнуть его, чтобы добраться до двери.
Пьетро уже собирался войти, когда услышал рычанье щенка. Меркурио вдруг стал рваться с поводка. Пес потащил хозяина мимо двери, на маленькое кладбище, а точнее, в склеп под открытым небом. Меркурио остановился у огромной гробницы розового мрамора. Всего гробниц было четыре; самое старое захоронение произвели, пожалуй, лет тридцать—сорок назад, самое свежее – не более пяти лет назад.
Меркурио, крайне возбужденный, обнюхивал гробницу. Пьетро натянул поводок, чтобы пес не тревожил покой мертвых, однако Меркурио, поднявшись на задние лапы, передними смахнул снежок с мраморной плиты. Пьетро взял щенка за ошейник и оттащил от гробницы, но глаза уже сами, помимо его воли, прочли надпись, открывшуюся под снегом:
ЛЕОНАРДИНО МАСТИНО ДЕЛЛА СКАЛА
D. 1277 – CIVIS VERONAE.
Так значит, здесь покоится прах загадочного первого правителя Вероны из рода делла Скала? Значит, это Мастино Первый? Эпитафия не отличалась пышностью, но именно простота тронула Пьетро до глубины души.
Однако холода никто не отменял.
– Пойдем, – скомандовал Пьетро, и Меркурио послушно поплелся за ним ко входу в церковь. Пройдя под каменным сводом с западной стороны, Пьетро открыл деревянную дверь. Он прикрепил ошейник пса к цепи рядом с дверью и поспешил снять шляпу и перчатки. Пьетро преклонил колени перед алтарем и опустил пальцы в купель, чтобы осенить себя крестом. Затем он посмотрел направо, где находилась исповедальня. Не обнаружив в ней ни исповедующегося, ни исповедника, юноша оглядел пустую церковь. Она казалась светлой и радостной даже ранним зимним утром. Возможно, такой эффект создавало чередование кремового и красного оттенков: взгляд невольно скользил, следя за полосами, все выше, к величественному кресту на куполе. Пьетро практически всю сознательную жизнь каждый день бывал в церкви; одни храмы Господни поражали величием, другие – роскошью убранства, но никогда еще ни одна церковь не казалась Пьетро столь… столь уютной.
Пьетро с благоговением рассматривал крест, когда от стен и купола отделилось почти осязаемое эхо.
– Боже праведный! Да это же один из триумвиров Виченцы!
Пьетро вздрогнул. Взгляд его устремился к восточному входу.
– Синьор Ногарола! – воскликнул он, покраснев, и поклонился.
Баилардино да Ногарола широким шагом приблизился к алтарю. Еще в январе Пьетро представили зятю Кангранде – тот приезжал в гости. Тогда Пьетро был немало удивлен: он воображал себе мужа Катерины каким угодно, только не светловолосым, не громогласным и не с торчащей в разные стороны бородой.