Корона скифа (сборник)
Шрифт:
— Ваня маленько шибче ходи-ходи! Маленько, маленько шибче!
Мужики уже изнемогают, но продираются сквозь заросли высокой конопли из последних сил. А когда мужики уже совсем обессиливают и валятся на землю, китаец в гамаке, делает знак другим китайцам, одетым попроще. Те подходят к мужикам со скребками и берестяными туесами, начинают соскребать с голых спин и животов пропитанную потом коричневую массу, умещая ее в туеса.
— Щекотно! Мать вашу за ноги! — кричит длиннопатлый верзила.
— Это тебе, Федька, не в раю с райскими красавицами шампань пить! — кричат ему товарищи. — Небось больше тебе такого праздника сроду не будет!
Мужики вспомнили Федькины рассказы, как однажды он уснул возле базарного моста пьяный и Бог перенес его в рай, и какое там было райское блаженство.
Главный китаец, которого зовут Ли Хань, тайный выборный китайский старшина, говорит грузчику Федьке Салову:
— Маленько курить дам-дам, и маленько будешь в раю! У меня рай тута-тута! — ударяет Ли Хань по карману.
Не всякий прохожий, заглянув в усадьбу, смог бы понять, что тут происходит. А дело было простое. Чтобы снять с конопли опиумную пыльцу не было лучше способа, чем гонять по конопле, какую-нибудь скотину, пока она не вспотеет. Тогда пыльца станет прилипать к потной коже. Потом зеленовато-бурый мед соскребут со шкуры, и все! Можно гонять по конопле лошадей. Но это дорого, да лошади чересчур плантации вытаптывают. Ли Хань придумал гонять по конопле базарных грузчиков. Они целыми днями таскают на горбу тяжеленные мешки и бочки из паузков, так чего бы им после тяжелой работы немножко не развеяться? Побегают час-другой и получат по стакану разведенной ханжи, китайской самогонки то есть. А если приучить их опиум курить, так целыми днями будут бегать за одну самокрутку.
В стране сухой закон. Его величество Николай Второй приказал: по случаю войны — никаких крепких напитков. Гимнастикой заниматься, тогда побьем кузена Вилли. Он пожалеет, что тронул Россию!
На большом базаре хитрые поляки в европейских котелках, модных черно-белых штиблетах, пестрых галстуках продают трости, со специальным изгибом, чтобы можно было носить, согнув руку в локте. Трости внутри пустотелые. И туда входит как раз бутылка водки или бутылка коньяка. Внизу у трости — медный наконечник-колпачок. Придешь домой, открутишь его, и — ваше здоровье! Ясно, что цены на трости высоки. Ясно, что которая с коньяком — дороже. Хотя могут и обмануть, могут такую трость подсунуть, в которую просто вода налита.
А у Ли Ханя — без обмана. В сухом законе ничего про коноплю не сказано. К тому же китайцы друг друга не выдают, у них есть своя особая конспирация, которую посторонним не разгадать. У них и администрация своя, законы свои, налоги свои, хотя и живут в чужой стране.
Население Томска возросло раз в шесть или больше. Понаехали беженцы из Галиции, Польши и бог знает еще откуда. Еды с собой они не привезли, а привезли деньги. Было среди них множество аристократов, которые привезли еще и золото, и зашитые в одежду бриллианты. Знатные люди, грамотные, но мест в губернском правлении либо еще где-то для них не было. Не хватало жилья, даже все нежилые подвалы и чердаки были заняты. Население Томска со ста пятидесяти тысяч человек увеличилось до трехсот. На базаре шла уже совсем другая торговля: цены утроились, удесятерились и продолжали расти. И случилось так, что старинный сибирский губернский центр вдруг заговорил с сильным акцентом, а то и вообще — не по-русски! В толпе мелькали многоугольные шапочки, обозначавшие многогранность польской души.
В эти дни торговля во Второвском пассаже не прекращалась, но продавали больше за золото, а также и за драгоценные камни. Только безделицу какую-нибудь вроде рожка для обуви можно было купить за деньги.
Николаю Зимнему и еще нескольким молодым приказчикам поручено было получить в багажном отделении станции Томск-1 несколько тюков мануфактуры. Наняли на соседнем базаре дюжих грузчиков, в том числе и Федьку Салова, который все еще всем встречным-поперечным рассказывал о своем кратковременном пребывании в раю. Двинулись на двух тарантасах к вокзалу.
Багажное отделение оказалось закрытым на обед. Николай прошел в буфет, чтобы выпить квасу, и вдруг увидел там Аркашку Папафилова. Бывший сосед Николая по общежитской кровати давно уже исчез из общежития и из магазина. И не было от него никаких вестей, где живет, чем занимается. Сейчас Николай искренне удивился тому, как переменился Аркашка. Он возмужал. Теперь это был солидный господин в дорогом костюме и с большой сигарой в зубах. Аркашка отпустил пышные усы, они были густо нафабрены, а кончики их лихо закручены вверх.
— Как ты? Где? — спросил его изумленный Зимний. — Вижу, что живешь небедно, чем кормишься в наши трудные времена?
Аркадий выпустил струю дыма, который странно припахивал горелой тряпкой, и сказал, похлопав ладонью по стоявшему возле ноги ярко-алому чемодану, — вот этим и кормлюсь!
— Как? Делаешь чемоданы? — опять удивился Коля. — Чемоданный мастер?
— Можно сказать, что дело обстоит именно так! — смеялся бараньими глазами Аркашка. Я тебе даже готов продемонстрировать свое мастерство, если у тебя есть время. Сигару хочешь?
— Я бы и не против, но у тебя странный какой-то табак, жженым пахнет.
— Г-м. Я за этот запах плачу китайцу Ли Ханю золотом. Мои сигары скручены с опием. Лучше нет забавы, если кто понимает.
— Не понимаю. И не хочу понимать.
— Ну, я и не навяливаю, тем более что вещь это очень уж дорогая. Пойдем, я покажу тебе свою работу… — Кристина! — позвал он кого-то. Тотчас к столу подошла худенькая девочка лет десяти. Одета она была в скромное платье и поношенные ботинки с высокой шнуровкой.
— Айда! — встал из-за стола Аркашка Папафилов, — как раз поезд прибывает.
Они вышли в вестибюль, где уже толпились встречающие. Поезд остановился у вокзала, тяжело отдуваясь и вздыхая белым паром. Пассажиры с перрона хлынули в вокзал. Аркашка сделал Кристине знак глазами, она подошла к красивому пассажиру в удивительном переливающемся плаще и в сверкающем цилиндре, в зубах его была сигара, в руке он держал новенький коричневый чемодан.
— Прошу пана! — сказала Кристина плачущим голосом, — то есть адрес моей тети, но я прочесть не можу…