Корона скифа (сборник)
Шрифт:
Это не просто золото и драгоценные камни. Это золото великих познаний тайн природы.
И к этому золоту не так просто приобщиться. Современные люди слишком нравственно слабы, несовершенны, чтобы владеть этой тайной. В материи таится колоссальная энергия, по сравнению с которой, изобретенный китайцами порох — сущий пустяк!
Но я ни о чем не жалею. Я здесь нашел иное золото. Мою милую и нежную красавицу жену. Многих друзей.
Духовное богатство, богатство души способно противостоять времени. Оно тоже таит в себе огромную силу. Я пишу вам это письмо в старой ризнице монастыря, устроенной в колокольне монастырской церкви. Как вы догадались, наверно, я принял православие. Ризницу я избрал для уединенных научных трудов. Надо мной сейчас гудит трехсотпудовый могучий колокол. Это помогает мне думать. И я с грустью вспоминаю свой Стокгольмский чердак, где я так страстно штудировал Шопенгауэра, Беме, Сведенборга. Философия? Чтобы понять жизнь, нужно страдать. Тот, кто всегда жил счастливо, ничего в жизни не поймет.
Тетушка! По приезде в Швецию я обязательно навещу вас и отдарю за все, что вы для меня сделали. Вы подарили мне совершенно удивительную и замечательную судьбу.
А фигурку оленя передайте в Стокгольме в Королевское археологическое общество либо в музей древностей Упсальского университета. По вашему усмотрению. Пусть сей амулет послужит науке.
Ваш счастливый племянник Улаф».
Прощаль
Зимний Николай
Четырнадцать лет назад в благословенном городе Томске зимней ночью произошел маленький случай.
Дежурная санитарка знаменитого Мариинского сиро-питательного приюта пошуровала в печи. Пора было загребать жар и закрывать трубу. Не сидеть же подле печи всю ночь!
Агафья Данилова с корытом, в котором дымила сырая головня, выскочила на заднее крыльцо. И замерла. На сугробе, который вьюга намела возле крыльца, как на пушистой белой перине, лежал младенчик, аккуратно запеленатый во все чистое. При свете луны было видно, что младенчик морщит губы, словно пытается что-то сказать. Видно, подкинули его совсем недавно.
Агафья воткнула головешку в сугроб и осторожно подняла младенчика. Вернувшись в приют, Агафья разбудила инвалида, Фаддея Герасимовича, который был тут, в приюте, смотрителем. Следил за порядком. Не пускал в дом чужих. И розги заготавливал, и порки производил, когда это требовалось. Приютские на него не обижались. Дядька потерял ногу на японской войне. И все в приюте знали, что отрезанная нога у него болит, хотя она и осталась где-то под городом Мукденом.
Дядька поворчал спросонья, вот, мол, ни сна тебе, ни отдыха. Но, отошедши от сна, принял в младенце самое живое участие. Он велел распеленать его. Объявил, что младенец этот мужеского пола. На что Агафья отвечала, что глаза у нее и у самой есть.
— Глаза! Глаза! Ты посмотри, что? Пеленки-то богатейские, кружевные, а метка нигде не вышита. И в колокольчик не позвонили. Ни записки, ничего. И лицо у младенчика благородное, не иначе какая-нибудь дворянская либо генеральская дочка свой грех на наш задний двор скинула. Небось к парадному крыльцу не пошла в колокольчик звонить! Ну, начальство завтра явится, решит, что с ним делать… Ага! Надо же! Золотое колечко к ручонке ниткой привязано. Ну, это вроде взятки нам! Начальству не скажем, кольцо сдадим, деньги на двоих поделим. Согласна?
Агафья кивнула. Фаддей Герасимович продолжил речь:
— А ты его с собой положи, да не приспи ненароком…
— Болтай! — сердито отозвалась Агафья! — Я своих пятерых вырастила… Да со здешними сколько вожусь!
Случай был, действительно, не совсем обычный. Ибо приют сей был создан специально для приема младенчиков известным купцом-золотодобытчиком Федором Харлампиевичем Пушниковым. А то ведь бывает как? Согрешит девица да и кинет плод несчастной любви в речку либо хуже того — куда-нибудь в мусорную кучу или в выгребную яму. Вот Федор Харлампиевич и удумал такое заведение. Неподалеку от Белого озера на берегу речки Белой, которая неторопливо несла свои струи в глубокий овраг, в березовой роще был выстроен дом, искусно и щедро украшенный резьбой. Он не был окружен забором, а поднявшись по парадному крыльцу, можно было прочитать табличку, что дом этот всегда может приютить младенчиков для заботы и воспитания, и что заведение это носит имя ее императорского величества, одобрившего открытие сего дома. Другая табличка просила мамаш, оставив младенца на парадном крыльце, позвонить в колокольчик у двери.
Так многие и делали. Иногда матери, которые были не в силах сами взрастить своего младенца, оставляли записку с указанием: «крещен» или — «не крещен». Но в ту ночь случилось небывалое. Младенчика оставили на заднем крыльце. На снегу. И не постучали, и не позвонили. И если бы Агафье не вздумалось пойти, вынести, никак не желавшую сгорать до конца головешку, младенчик наверняка превратился бы в комочек льда.
Так четырнадцать лет назад в приютском доме на тихой окраине Томска появился новый житель этого города. Нарекли его Николаем Ивановичем Зимним. Николай — имя доброе, а Иванов на Руси не меряно, не считано. Вот и дали Коле такое отчество.
Березы, ивняки и боярка, и чистейшая рыбная речка Белая, по берегам которой летом можно смородину и малину ведрами брать. А зимой — катание с горок на лыжах, на салазках. И все же приют есть приют. И побить могут, и лишним сладким куском не побалуют. А горче всего — прозвание сироты.
Мальчик рос — на загляденье. Учился вместе с другими по системе Ушинского. Осваивал письмо и счет, и рисование «по клеточкам», в воскресные и табельные дни вместе с другими ребятами пел в церкви Богоявления. Известно ведь, что именно мальчишечьи голоса обладают особым «ангельским» тембром. Регенты ценят одаренных мальчишек.
Однажды второвский приказчик отдела обуви Семен Петрович Благов явился к приютскому наставнику — учителю Федору Ивановичу Голохвастову:
— Желаю взять опеку над Зимним! Как он? Лицом-то смазлив, а сметлив ли?
— Вполне. Хотя и тихоня. В тихом омуте всегда черти сидят…
— Ничего! Воспитаем! Будет мальчиком-грумом. Покупки-то все больше барыньки-модницы делают, им должны прислуживать эдакие херувимчики. Это тоже, если хотите, коммерческий расчет. Стульчик подать, покупки до коляски поднести. Пакеты в хрустящей бумаге, по которой сплошь печатано: «Второвъ! Второвъ! Второвъ!» Шелковой ленточкой все перевязано. Даме приятно, что такое миленькое существо с ее покупками трепыхается. Она в следующий раз только в наш магазин пойдет! Запомнит это: «Второвъ! Второвъ! Второвъ!» У нас мальчишки имеют домашнюю и служебную форму, бесплатное питание и общежитие с электричеством и душем. И специальность получают. Счастливая судьба для сироты!
— Что ж, оформляй бумаги в суде и забирай. Да мне бутылочку не забудь поставить, все-таки я начал учить сие существо жизни с самых азов!
— Ладно! Спору нет! Должен!
Вскоре в суде была оформлена опекунская бумага. И Коле объявили, что очень скоро он переселится из приютских стен в общежитие мальчиков универсального магазина Второва. Он сначала подумал, что над ним подшучивают. Еще недавно, проходя мимо второвского пассажа, Коля заглядывался на это громадное здание, поражавшее воображение. Он не смел и мечтать, что когда-нибудь сможет войти внутрь этого здания. Это был совсем иной, сказочный мир.