Кости
Шрифт:
Нет, в этих костях не было отверстий для проволоки. Странно.
Боб взял одну из самых мелких косточек и приложил к ногтевой фаланге своего указательного пальца.
Не такая длинная, как у него.
Может быть, это кость небольшой собаки. Или женщины. Или ребенка…
Нет, это слишком… должно быть, собачья. Или кошачья. Сколько костей в лапе?
У кошки они слишком маленькие.
Собака средних размеров, как Альф. Да, Альфу эти кости были бы в самый раз.
Живя в Далласе с Кэти, Боб скучал по Альфу.
Закрывая защелку, он думал обо всем этом.
Коробка загремела.
«Кости».
Надо провести исследование в Интернете. Быть может, можно продать это как собрание редкостей – с каких-нибудь археологических раскопок индейского поселения. Где-нибудь в… Юте. Или в Колорадо. Колорадо звучит более… экзотически.
«Древняя коллекция экзотических костей».
Подобные штуки хорошо идут на «И-бэй».
Глава 3
Благодаря новому начальнику полиции должность Майло получила забавное название: «Следователь по особым делам в чине лейтенанта». Или, как говорил сам Майло, «фу-ты-ну-ты-перья-гнуты-подсадной-селезень». Сводилось это к тому, что он уклонялся от большинства бумажной работы, сопряженной с его званием, сохранил свой тесный кабинет в отделении Западного Лос-Анджелеса и продолжал расследовать убийства, если только ему не звонили из центрального офиса и не направляли куда-нибудь еще.
За последние четырнадцать месяцев таких звонков было два, и оба касались перестрелок между бандами – эти дела находились в ведении отделения Рэмпарт. Никакого отношения к расследованиям по особым делам они не имели, однако до начальника, все еще не освоившегося в Лос-Анджелесе, дошли слухи о недавних случаях коррупции в Рэмпарте, и он хотел подстраховаться.
Слухи оказались ложными, и Майло занимался в основном тем, что старался не путаться под ногами. Когда оба дела были закрыты, начальник настоял на том, чтобы в рапорты внесли фамилию его подчиненного.
«Хотя от меня было столько же пользы, как от слепого стрелка по тарелочкам, это сделало меня достаточно известным».
Несложная метафора: в то утро, когда он изрек ее, мы вдвоем палили по летающим тарелочкам на стрельбище в Сими-Вэлли.
Конец июня, сухая жара, синее небо, буровато-зеленые холмы. Майло задействовал все активируемые голосом мишени на пяти позициях и выбил 80 процентов без особых усилий. В прошлом году он противостоял вооруженному психопату, и в левом плече у него до сих пор сидело некоторое количество дроби.
Я опустошил целую коробку патронов, прежде чем случайно попал в один из ярко-зеленых дисков, подброшенных автоматикой вверх. Когда я убрал на место «Браунинг» и сделал глоток теплой газировки, Майло заметил:
– Когда стреляешь, ты закрываешь левый глаз.
– И что?
– И то, что ты можешь быть правшой, но с ведущим левым глазом, и это сбивает тебя с толку.
Он заставил меня сложить из ладоней треугольник и разместить пальцы так, чтобы мертвое дерево к востоку от нас оказалось в промежутке между ними.
– Закрой левый глаз. Теперь правый. Когда оно смещается сильнее?
Я знал этот тест на ведущий глаз и даже проводил его много лет назад, будучи интерном по специальности «психотерапия» и исследуя асимметрию функций головного мозга при обучении детей-инвалидов. Но я никогда не проводил его на себе. Результат меня удивил.
Майло засмеялся.
– Твои глаза тебя обманывали. Теперь ты знаешь, что делать. И прекрати ненавидеть эту чертову штуку.
– О чем ты? – спросил я, хотя точно знал, что он имеет в виду.
– Ты держишь его так, словно хочешь побыстрее от него избавиться. – Он взвесил в руках дробовик и передал его мне. – Обними его и наклонись вперед… да-да, вот так.
Я стрелял из пистолетов и длинноствольного оружия, когда это требовалось. Хотя огнестрельное оружие любил не больше, чем лечение у стоматолога, однако ценил полезность и того, и другого.
Дробовики, с их изящной убойной простотой, относились к иной категории. До сегодняшнего дня я избегал их.
«Ремингтоны» двенадцатого калибра были любимыми игрушками моего отца. «Вингмастер» с помповым взводом, приобретенный на полицейском аукционе, стоял в углу отцовского шкафа, почти всегда заряженный.
Точно так же, как отец почти всегда был «под мухой».
Каждое лето – в конце июня – он брал меня с собой охотиться на белок и мелких птиц. Стрелять по мелким зверушкам из абсурдно мощного оружия, потому что он хотел лишь одного – нести смерть. Он заставлял меня отыскивать кровавую пыль и приносить ему осколки костей, клювы или когти, потому что я был послушнее, чем собака. И боялся перепадов его настроения сильнее, чем боялась бы любая собака.
Кроме того, мне полагалось держать рот на замке и таскать его камуфляжную сумку со снаряжением. В ней, помимо набора для чистки ружья, коробок с патронами и старого номера «Плейбоя» с загнутыми уголками, лежали посеребренная фляжка с виски, клетчатый термос с кофе и запотевшие банки пива «Блю риббон».
По мере того, как день клонился к закату, дыхание отца все сильнее пахло алкоголем.
– Готов, Зоркий Глаз? – спросил Майло. – Закрой правый, открой левый и наклонись… сильнее, еще сильнее, стань частью оружия. И вперед. Давай. Не целься, просто направь ствол. – Он обвел взглядом стрельбище. – Пли!
Полчаса спустя он заявил:
– Ты выбил больше, чем я, приятель. Вот это монстра я создал!
В половине одиннадцатого мы грузили снаряжение в багажник моей «Севильи» [5] , и тут мобильник Майло сыграл первые шесть нот песни «Мой путь».
5
Модель автомобиля производства компании «Кадиллак».
Майло поднес телефон к уху, следя за полетом краснохвостого ястреба. На его широком бледном лице появилось напряженное выражение.
– Когда… ладно… через час. – Он нажал кнопку отбоя. – Пора направляться обратно к антицивилизации. Поехали, и побыстрее, пожалуйста.
Когда мы выехали на трассу 118 и направились на восток, он пояснил:
– В Птичьем болоте в Плайя найден труп, какой-то волонтер обнаружил его вчера вечером. Тихоокеанское отделение занимается этим.
– Но… – начал было я.