Котельная номер семь
Шрифт:
– Он не опасен, пока не коснешься открытым огнем, - угадав его мысли, сказал Данилов.
– Как же вы пьете такое?
– Всяк по-всякому. В зависимости от здоровья и здравого смысла. Претворяем этот коктейль в кровь. Зато потом, после коктейля писая, получаем еще более горючее вещество. Воспламеняется от трения струи о сухое дерево. Ей-Бахус. А если заправить бензобак, то количество киловатт в машине возрастает втрое. Зелья сего зело пригубив, можно без дозаправки до того света добраться. А если горючей слезой пустить... В общем, все счастье мира сего
– Так какой же это тогда алкоголь?
– Что это такое, алкоголь или благодать, разберемся позже, - сказал Сережечка.
– Так что деньги если не ваши, то я их себе возьму. Чтоб этой суммой сомнительного происхождения зря вас не смущать.
– Я б на твоем месте лучше оставил там, где лежат, - сказал Павел. Все ж ему было жалко эти тридцати рублей, словно отстегнул от себя.
– Так вы же не на моем, - возразил Сережечка, пряча деньги в кошелек, на котором как-то небрежно, наискосок и не к месту было выведено чем-то синим: Jack.
– Зря ты трижды отрекся от тридцати рублей, - сказал Данилов.
– Вполне надежные денежки. Зарплата-то тебе еще будет ли? Знаю я эту шарагу. Вечно у них денег нет. То кассир заболел. То начальство в бегах. То бухгалтер отравился-застрелился-повесился.
Устраивать триллеры из-за тридцати рублей Павел не собирался. Поэтому промолчал.
– Ты давай ешь, - угощал Данилов.
– Напарник твой не придет. Уголь продал, бутылку выпил, у бабки спит. Одному тебе смену стоять. У нас же этого добра навалом.
И он принялся извлекать из-за пазухи очередные банки с консервами, тут же открывая, комментируя, пробуя.
– Всё языки, языки... Язык - орудие лукавства. Немецкий... Хочешь куснуть?
– На немецком хорошо команды отдавать и повиноваться, - сказал Сережечка.
– Французский...
– Бон сюр, - сказал Сережечка
– Английский...
– Язык международного общения за круглым столом
– Русский...
– Без комментариев. Воркует во рту
– А вот говяжий. Ежели перевести с нашего на него, то мычанье получится.
– Ну-ка... М-м-м...
– Чудаковатый украинский язык. Обожают обжоры.
– Иди сюда, вкуснятина. Ось Барби яка!
– Сережечка перемигнулся с девицей с настенного календаря.
– Смешение языков и Вавилон. Лингвистическая евхаристия. Культурные и кулинарные ценности в одной упаковке. Эсперанто...
– Ки-ки-ри-ки!
– Испанский, язык Сервантеса. Не лично писателя, а вообще. Вот ты говоришь глюки...
– Про глюки Павел не говорил.
– После испанского такой Альмадовар грезится... А этот вот, синенький, с аппетитными язвочками...
Язык, что только что подцепил Данилов, изрядно был синеват, и в отличие от предшествующих, неподвижно свешивался, словно очень давно уже был мертв.
– Похоже, что Елизарого, - сказал Сережечка.
– Допизделся, фашист.
– Вон и дырка в нем - аккумуляторной кислотой прожег, с политурой ее перепутав. Считай, что проткнутый уже.
– Дай-ка мне. Длинный какой... Я раньше тоже кончиком языка до кончика
– Теперь, же, когда носа нет...
– Он вдруг обеспокоено подвигал челюстью.
– И языка что-то нет...
– сказал он, пуча глаза и гримасничая, причем левый глаз заметно дальше выпучивался, чем правый, и даже возникало опасение, что он вывалится на стол. За щеку завалился, что ль?
– Данилов сунул в рот пальцы, вытянул ими язык и успокоился, спрятав его в рот.
– А я испугался, думал, что совсем его нет.
– Ты же им разговаривал.
– Думал, фантомные ощущения.
– Он подмигнул Павлу.
– Глупые глюки. Вот носа полдня уже нет, а кончик все равно чешется. А может и ты из той же области сновидений? А?
– В каком смысле?
– ощетинился Павел. Он с недавнего времени остро реагировал не только на проявления, но и на всякие намеки на нереальность.
– Надо ясность внести. Может, ты мне навязчиво грезишься. А может, я тебе снисходительно снюсь. Ущипни себя. Убедись в своей достоверности. Проверь, не сон ли? А то можно, я переснюсь? Только с носом, а то надоело мне без него.
– Я себя вполне уверенно констатирую, - сказал Павел.
– Если кто здесь и выглядит недостоверно, так это вы.
– Может, чарка развеет чары? Прививкой от привидений послужит вам. Замахните - и мы исчезнем, - сказал Сережечка.
– Грустный ты, - сказал безносый Данилов.
– Чем нам тебя поразвлечь? Может, ты обидел кого? И теперь угрызенья мучают?
– Кстати, к нам гости, - сказал Сережечка, склонив головку к плечу и прислушиваясь. Павел тоже насторожился, помня о предыдущих визитерах. Он не сомневался, что они вернутся еще. Но в возникшей на миг тишине только и слышно было, как где-то крыса скребет.
– Пятеро, - уточнил Сережечка.
Тех было четверо. Еще кого-то по дороге нашли и прихватили с собой.
– Откуда знаешь?
– спросил Павел.
– А он видит во тьме, - сказал безносый.
– Ему даже луны не надо. Достаточно, чтоб кошачий зрачок мерцал.
– Да еще и сквозь стены?
Но замечание насчет стен оба пришельца проигнорировали.
– Все не поместятся.
– Данилов обвел глазами стены, как бы прикидывая, во что обойдется внутренняя перепланировка и стоят ли эти гости затрат и хлопот.
– Как ни жаль, но гостей нам принять негде.
– В руках железо. Гости с намерениями, хулигангстеры, - продолжал Сережечка.
– Ты, наверное, и впрямь кого-то обидел? Или убил?
– обратился артист к Борисову.
– Может, нам милицию вызвать?
– забеспокоился Павел.
– А саму милицию потом куда? Кого вызывать против милиции? Силы небесные? Я бы вызвал, не будь я нечист.
– Я, кажется, двери не запер, - сказал Данилов, - когда по малой нужде выходил.
И хоть Павел уверен был, что со времени прибытия этих двоих в кочегарку никто подсобного помещения не покидал, кинулся проверить дверь, и если не заперта - запереть. Но Сережечка удержал его: