Котельная номер семь
Шрифт:
У него были свои тридцать рублей, которые он тут же ощупал в кармане: на месте. Он рассчитывал утром после смены по пути домой хлеба на них купить.
– Хватит на фунт лиха.
– Сережечка выложил три десятки на середину стола и вернулся к записям.
– А вот уже некоторое обобщение: 'Пипл как пил, так и будет пить. Веселие Руси есть пити'. Неисправимый романтик, этот нижеподписавшийся кочегар.
– Так это пэ?
– нагнулся к нему Данилов.
– А я букву бэ так пишу.
– Одно пишем, другое в уме. Этот вышевыпивший
– Нет, он - готик! 'Небольшой фашизм и Европе не повредит'. Это Елизарый уже будучи сумасшедшим писал.
Данилов фыркнул и, сунув руки в карманы, эффектно, с преувеличенным вуаля фокусника, вынул и выставил две бутылки чего-то красного, ударив донышками о стол так, что Борисов вздрогнул. Ему показалось, что бутылки разлетятся вдребезги. Но обошлось.
– Нам многое надо обмыть за этим столом, - подмигнул выпученным глазом Данилов Павлу.
Наверное, инспекция, предположил Павел. Тогда понятно. Инспектора, они еще больше нашего пьют.
– С нами рюмочку для романтики?
– Нет, - резко отрезал Павел.
– Это правильно, - сказал Сережечка, ногтем очерчивая в журнале строку.
– А то тут вот отмечено: 28- го ноября - споили кочегара Кочнева. Отчего и зачах очаг. Нет, нерадивый все же народ. Ничего не поделаешь с этой страной.
– Он захлопнул журнал.
– А я с Елизарым согласен, - с неожиданным жаром сказал Данилов.
– Распустился народ. Разболтался на вольном ветру. Страх на них уже не действует. Ужас нужен на них.
– В страхе Божьем жить не хотят, - согласился Сережечка.
– Не хотят, потому что не хочут!
– К вечеру накапливается желание выпить, глядя на эту страну. Хлобыстнешь этак соточку - и мир сразу и резко меняется к лучшему. Многое кажется по плечу. Не хочу портить вам вашу жуткую жизнь, - обратился высокий к Борисову.
– В пьянстве, конечно, ничего хорошего, кроме плохого, нет. Но может накатите с нами?
– Да пошел ты...
– обиделся Павел за жуткую жизнь.
– Ему либо выпить надо, либо морду набить, - сказал безносый.
– А то так и будет хмуро хамить.
– Глядишь на иного - мол, образумился. Женщину себе завел, Тому. Полностью бросил пить. Разлюли-любовь, жизнь у человека налаживается. Исполнен исполинских планов.
А глядь - ни с того, ни с сего и опять запил, - сказал Сережечка, покачав кому-то в укор маленькой головой.
– Привычки - они прилипчивые, - поддержал Данилов.
– Иные хранят верность хозяину до гробовой доски.
– Тома тут ни причем. Да и сами, если на то пошло...
– сказал Павел, стараясь придать высказыванию сарказму.
– Видно, серьезно на вас сердится, - сказал
– Сарказм - это охлажденный гнев.
– Хорошо, что хоть охладил, - порадовался осветитель.
– Кстати, там не указано: пред употреблением охладить?
– спросил артист.
– Не-а. Взболтать и всё.
– Вот тут котлета, чтоб закусить, осталась. На ней что-то написано. 'Любимому мужу за мужество'. Ваша?
– обратился Сережечка к Павлу.
– Да в столе была где-то глюковица.
– Он вынул из стола луковицу.
– Так это точно не ваша тридцатка?
– Нет, - твердо сказал Павел.
– И как только язык поворачивается от таких денег отказываться, - проворчал Данилов.
– Ворвались, деньги у кочегара отняли... Будут потом болтать досужие языки, - сказал Сережечка.
– Наплетут, что попало: мол, накинулись, избили, а то и убили его.
– Типун тебе на язык. Кстати...
– спохватился Данилов.
Он стал вынимать из карманов и ставить на стол банки консервов: одинаковой формы, продолговатые, но различной длины и расцветок.
– Что это?
– спросил приятель.
– Языки. Консервированные. Острые.
– Предпочитаю лопаточкой.
Данилов открыл эти банки одну за другой. Зубами выдернул из бутылки пробку. Разлил содержимое по тем же грязным стаканам, которыми до них хулиганы пользовались.
– Портвейн?
– принюхался Павел.
– Коктейль, - сказал Сережечка.
– Молотова, - уточнил безносый Данилов.
– Упоительный.
– Убойный. Изготавливает тут, по соседству, один анархист.
Павел предположил, что Сережечка, жмурясь, будет мучительно долго цедить этот мутный коктейль сквозь зубы, но каждый управился со своей порцией одним глотком.
– Хлопнули вроде по маленькой, а хлынуло, как по большой, - произнес сквозь спазмы артист.
– Заклинаю тебя, закусывай. Подай-ка вилочки, кочегар.
– Посмотри, где изготовлено: не в Прибалтике?
– Что, правда Бомарше кого-то отравил?
Они подцепили по языку, которые, к изумлению не только кочегара, но и артиста, усиленно извивались словно силились что-то сказать.
– Он же живой, в натуре, - сказал Сережечка.
– Натюр вивр. Да с него еще слюна капает.
– Они ж натуральные. Всяк в своем соку. А чтоб не капало, его надо сначала убить.
– Как?
– Вилкой проткнуть. Вот-так... Научил один натуралист.
Они проткнули и проглотили по языку, что и пронаблюдал Павел, морщась от отвращения.
– Злой попался язык.
– А мне - язвительный.
От стаканов сильно попахивало, но отнюдь не портвейном, а как от Данилова: пряно, остро. Павел, имея стаж, никогда с таким напитком не сталкивался. Однако выпившие не скатились под стол, не скопытились, этой отравы хлебнув, а наоборот, воспрянули еще более. Очевидно, эффект все же положительный был.