Козельск - Могу-болгусун
Шрифт:
неповоротливее врага голодного, которого и в сон не клонит.
И момент наступил, Вятка увидел, как принялись облизываться нехристи, отбрасывая обглоданные кости от себя, как стали они посматривать на кошмы, расстеленные возле ног коней, икая и закрывая узкие глаза. Он одобрительно
усмехнулся на наблюдения предков, подумав, что не зря в народе испокон веков
бытовала поговорка – сытый голодного не разумеет и не видит его в упор.
Скоро кипчаки начали отворачиваться друг от друга, словно мешали себе
переваривать кровавую пищу. Сейчас они представляли стаю хищников, обожравшихся лосятиной, которых можно было брать голыми руками. Он приложил
особым способом ладони к губам и зарычал злобно и настойчиво, словно это
матерая рысь почуяла жертву. На какое-то мгновение на поляне замерла жизнь, будто вятский колдун сказал заветное слово и воины вражеского отряда
превратились в степных истуканов. И в этот момент в ордынцев со всех концов
полетели стрелы и сулицы, они впивались им в спины, пробивали наконечниками
кожаные и железные доспехи и панцири, вылезая с той же спины. Поляну
наполнили визгливый вой и суматошные крики, заставившие дрогнуть громко
заржавших лошадей, которые шарахнулись от хозяев, бросившихся к ним, как
овцы от волков. Но это было только началом задумки, звуки боя перекрыл вслед
за зудением стрел пронзительный свист ратников, перемежаемый яростным воем
стаи серых разбойников, неизвестно откуда взявшейся.Это дружинники зловещими
криками наводили ужас на ордынцев и на их лошадей. Степные кони оскалили
зубы и взвились на дыбы, они заметались по поляне опрокидывая навзничь
недавних всадников, затем бросились в спасительную темноту, ломая кусты и
молодые деревья. Ратники едва успели уступить дорогу, они выскочили на
поляну с обнаженными мечами и ножами, и взялись добивать кипчаков, оставшихся в живых. Пленные вятичам были не нужны, они привыкли жить своим
трудом, не подминая под себя малые народы и племена, исключая тех, кто
оставался жить среди них по доброй воле. Скоро все было кончено, лишь
несколько отроков, подгоняемых окриками старых ратников, продолжали гоняться
за ранеными ордынцами, петлявшими по поляне зайцами. Молодых воинов подобным
жестоким образом учили не бояться врага, чтобы они смелее вступали в
смертельную схватку.
Вятка отер лоб рукавом фофудьи и хотел присесть на мунгальскую кошму, разложенную под кустом на краю поляны, бой был хоть и недолгим, но
напряженным. Но неприятный запах, исходивший от нее, заставил его изменить
первоначальное намерение и пройти снова к костру, у которого начали
собираться воины дружины.
– Вятка, гли-ко, чего я раздобыл, – окликнул его Соботко, сунул руку в
баксон – переметную суму, и вытащил аксамитовую ширинку с завернутой в нее
коруной, украшенной драгоценными камнями, и колты со смарагдовыми крупными
зернами. – Вота, дивье блазное.
– А ни то, коруна-то дивно хрушкая – большая, – присмотрелся к трофеям
Бранок, продолжая прикладывать к ране на щеке кусок понявы – беленого
полотна. – Кабы она была не из стольного града Владимира, у нашей княгини
такая будет куда скромнее.
– Я и сам о том помыслил, – согласился Соботко, потряхивая ширинкой. –
А колты-то чисто новгородские, словенские, и смарагды в них кипчакские, у
ромеев таких крупных не бывает.
Воины стали доставать из баксонов кто чем разжился и рассматривать
добычу в неровных отсветах костра, в который они забыли подкинуть хвороста.
Здесь были золотые и серебряные украшения, принадлежавшие когда-то русским
людям, кипчакское и мунгальское оружие с гнутыми кинжалами в самшитовых
ножнах, с узкогорлыми кувшинами и кожаными поясами с бляхами из драгоценных
металлов. Особенно много было мехов и нежного шелка из страны Нанкиясу, и
еще круглых монет с изображением бородатых чужестранных князей и воина в
рогатом шлеме, которого ордынцы величали трудным именем Искендер
Зуль-Карнайн, или по русски Александр Двурогий. Наконец дружинник Темрюк, стоявший напротив старого ратника Соботко, похвалившегося добычей первым, насмурил брови, видные у него из-под шлема, и неприязненно произнес: – Нам от заносчивого Новгорода с его князем Александром Ярославичем
проку никакого, ни единого полка не прислал князь на подмогу Козельску, – он
сунул прямой меч, очищенный от крови, в ножны и продолжил. – Этот город
пекется только о своем благополучии через торговлю хоть с ромеями, хоть с
теми же кипчакскими купцами.
– Твоя правда, Темрюк, – угрюмо подтвердил Вятка слова дружинника, он
жестко произнес. – Нам пора идти дальше, сдается мне, что ордынцы нащупали
дорогу к Серёнску.
Ратники притихли, затем торопливо распихали добычу по баксонам, руки у
них сами собой потянулись к оружию. Тишину нарушил только один голос, он
принадлежал молодому вою, опиравшемуся на древко секиры с окровавленным
лезвием:
– В такой темени вряд ли распознаешь, откуда поганые нагрянули на эту
поляну, то ли из становища в Дешовках, то ли правда из Серёнска.
Тишина усилилась еще больше, теперь малая дружина ждала нужного слова
от воеводы. И оно прозвучало, но уже ввиде приказа: – Звяга и Прокуда, сзывайте своих воев и ведите их ловить ордынских