Крабат, или Преображение мира
Шрифт:
К ней-то в конце концов и обратилась девушка за советом и помощью, но скрыла, что зрячая, а сказала лишь, что ей хотелось бы - поскольку другого выхода нет - быть слепой, верующей и счастливой, как все. Александра Цезарея знала, что среди стеклянноглазых завелись люди, которые опять обрели зрение, правда какое-то иное, с помощью новых или перестроившихся органов чувств. В ратуше с большим неудовольствием встретили эту весть.
Поэтому она начала с общих рассуждений о том, что знание неспособно сделать человека счастливым и что прогресс подобен двуликому Янусу: он несет в себе и улучшение, и разрушение всего сущего. Потом просто, душевно и мудро
Она сказала: "Дитя мое, твое несчастье в том, что ты себя уважаешь больше, чем общество".
Девушка взволнованно возразила: "Но как же я могу уважать это общество, когда..."
Александра Цезарея мягко перебила ее: "Прибереги свой пыл для другого случая, дитя. Ты просила у меня совета, вот он: переступи через свою гордость, иди в "Аладдин", ляг на спину, и пусть сто мужчин положат за это деньги на твои глаза".
"Не знаю, что я ей ответила, - продолжала девушка.
– Может, и ничего; я только тупо глядела на нее, как глядят на страшное чудище, не в силах отвести глаз. Но седая и добрая женщина отнюдь не была похожа на чудище, наоборот, она жалела меня, и я понимала, что она права. Плюнь сто раз на зеркало, и оно ослепнет".
"Пойдем!
– Крабат поднялся и потянул ее за собой к двери, через которую они сюда вошли.
– Как тебя зовут?"
"Айку", - ответила она.
В том месте, где только что была дверь, теперь оказалась глухая стена. Никаких дверей вообще не было. Яркий огонь в камине вдруг начал дергаться и гаснуть, словно задыхаясь. Стало темно.
Крабат левой рукой прижал к себе девушку, держа в правой посох наизготовку - он мог послужить и шпагой, и дубиной.
В темноте раздался смех - сердечный и дружелюбный, может, лишь с легким налетом иронии.
Погасший было огонь вновь затеплился, потом запылал ярко, как прежде. За роскошно сервированным столом сидел нищий и разливал по бокалам вино.
"Приветствую вас, дорогие мои! Я голоден как волк, - обратился он к ним как ни в чем не бывало и только тут заметил, что они оба голые.
– О, прошу прощения!"
Он стащил с себя платье и кинул его на пол, туда, где лежала одежда Крабата и горстка батиста девушки.
Крабат не двинулся с места, прикрывая собой Айку.
"Где мы находимся и что все это значит?" - спросил он.
"Мы находимся в замке, - дружелюбно пояснил нищий, накладывая себе еще теплый паштет из рябчика.
– А значит все это, что тебя принимают в игру. Жалованье можешь назначить себе сам.
– Он положил в рот большой кусок паштета.
– И смотри, не продешеви, это повредит нашему общему делу. Кстати, твой друг Трубач будет главным капельмейстером".
"Ты же говорил, что замок пуст и мертв и только флаг..."
"Паштет восхитителен, и я настоятельно рекомендую воздать ему должное, а то я один все съем, - ответил нищий.
– Ну а что до флага... Фигурально выражаясь, флаг - это я". Он заразительно рассмеялся, встал и приветственно поднял бокал. Его тень легла между ними и чуть сжалась там, где коснулась резной рукояти на палке Крабата.
Крабат схватился за саму палку, а рукоятью проткнул тень нищего. Но тень не сжалась, а лишь навернулась на палку.
Нищий растерянно пробормотал: "Что ты делаешь? Все наоборот!"
Крабат сорвал с палки тень и швырнул в огонь.
Нищий стоял, словно
"Ты безнадежно глуп, Крабат, - сказал он.
– Я думал, ты умнее".
Крабат поднял с пола свою одежду и оглянулся: девушки не было.
Нищий язвительно ухмыльнулся. "Я найду свою тень, скорее, чем ты эту девушку".
Крабат вышел из комнаты через дверь, которая теперь оказалась на прежнем месте. Бассейн за нею представлял собой огромный и пустой зал - ни блеска воды, ни черного бархата на стенах, которым раньше была прикрыта и тяжелая стальная дверь. Стоило Крабату постучать, как дверь распахнулась, открывая доступ в ярко освещенный коридор. Вдоль стен тянулись полки с множеством ящичков, как в магазине перчаток, и из всех ящичков выскакивали зрячие глаза. Веселым хороводом окружили они Крабата, своего освободителя, и слились в единый живой, пульсирующий и светящийся поток, устремившийся в глубину коридора. В конце его была другая стальная дверь; сорванная с петель, она валялась посреди деревенского трактира.
Поток живой плазмы произвел там жуткий переполох: многие глаза нашли среди гостей своих настоящих владельцев, и те, внезапно прозрев, тыкались, как слепые в незнакомой и чуждой им действительности, не узнавая ни предметов, ни связи между ними, ни себя, ни других людей в их подлинном виде.
Дамочка в бумазее, оседлавшая Якуба Кушка и только что подскакивавшая на нем, весело распевая во весь голос и запустив одну руку в штаны пирата, теперь завопила, что Трубач сорвал с нее платье и изнасиловал; визжа и захлебываясь от злости, она вцепилась в одного из хорошо одетых молодых мужчин, приняв его за своего супруга, и стала требовать, чтобы он отомстил за ее и свою поруганную честь.
Ее настоящий супруг подрался с пиратом из-за того, что тот отхлебнул из его бокала. Пират, начисто позабыв про свое бухгалтерское достоинство, опрокинул стол, перепрыгнул через буфетную стойку и принялся оттуда обстреливать противника горячими клецками. Поскольку он попадал и в других, то скоро у него уже было больше противников, чем клецок, которые продолжали поступать в буфет из кухни, где все еще шло заведенным порядком.
Якуба Кушка зажали в угол молодые хлюпики, которые не столько жаждали намять бока ему, сколько помять бумазейную дамочку, и полагали, что кто намнет, тот и помнет. Но Кушк, прорвав окружение, одним прыжком перемахнул через стойку, встал рядом с пиратом, схватил бочонок с вином и принялся лить его прямо в глотки атакующих.
Теперь супруг бумазейной дамочки узнал жену по голосу, он увидел ее с дюжим молодцом, который уже пытался обратить ее ошибку себе на пользу; со столовым ножом в руке он продрался к парочке, схватил жену за волосы, а молодца за горло и завопил: "Ах ты сука! Ах ты кобель!" Кушк направил струю вина в его орущую пасть, усеянную золотыми коронками. Совсем рядом с ним, на ступеньке, где раньше сидела девушка, стоял Крабат, не шевелясь и не участвуя в общей сумятице; в диком хаосе зала он искал глазами платье цвета янтаря. Из-за спины Крабата, задыхаясь и хватая ртом воздух, вынырнул большеухий лорд, крики его преследователей уже доносились сюда из винного погребка. Молодой денди с красивым голосом узнал большеухого и бросил в него бутылкой, но тот ловко увернулся, и бутылка пришлась Крабату в висок.