Крабат, или Преображение мира
Шрифт:
Райсенберг крикнул: "Убери свою вонючую тень!"
Крабат крикнул в ответ: "Твоя зачумленная тень лежит на моем пути!"
Райсенберг, сколько мог, наклонился влево, потом вправо, но тень его, как будто вцепившись в тень Крабата, лежала между ними, на разделявших их пяти шагах мха и камышей.
Оба они знали, что к тропинке с обеих сторон подступало бездонное болото и любое насилие грозило смертью.
"Поворачивай назад, - спокойно сказал Райсенберг, - я тебе приказываю".
Крабат обернулся: "Разве здесь есть кто-то, кому ты можешь приказывать?"
Солнце на небе передвинулось
"Прошу тебя, Крабат, поверни назад", - сказал Райсенберг.
"Не могу, - ответил Крабат, - и прошу тебя, Вольф Райсенберг, поверни назад".
"Это невозможно, - объяснил Райсенберг, - из-за морали. Я не могу повернуться и уйти, пропустив тебя вперед. Но тебе мораль это разрешает".
Крабат улыбнулся. "Да, твоя мораль. Но не моя. Моя разрешает тебе повернуть назад".
Через некоторое время, когда даже болоту стало прохладно в своей собственной тени, Крабат сказал: "Между тобой и мной лежат наши тени, они разделяют нас, а не мораль".
"Нет, тут действует моя мораль. Вообще существует только она одна. У тебя нет морали", - возразил Райсенберг.
"Что ты так волнуешься?
– спросил Крабат.
– Разве от этого твоя болтовня станет правдой?"
"Я сброшу тебя в болото!
– закричал Вольф Райсенберг.
– Чем поворачивать, я лучше сброшу тебя в болото!"
"Я знаю, что тебе этого хочется, - спокойно возразил Крабат.
– Я бы тоже с удовольствием столкнул тебя в болото.
– Он понизил голос, но еще громче в нем зазвучала ненависть.
– С тобой будет покончено, Райсенберг! Раз и навсегда! Но если уж в болото, - продолжал он уже спокойно и без волнения, - так обоим. Поэтому оставим спор о морали и попробуем решить дело с помощью разума".
Когда солнце уже стояло над их головами, а двойная тень неподвижно, как мертвая или вросшая в землю, все еще лежала на разделявшем их кусочке тропинки, они все-таки с помощью разума нашли выход. Опустившись на четвереньки, один прополз над другим - Райсенберг над Крабатом; Райсенберг настоял на этом потому, что не мог уронить свое достоинство, а "достоинство" Вольфа Райсенберга Крабат не считал достойным поводом для спора.
На одно мгновение - а оно длилось дольше, чем вздох, - Крабат почувствовал, как Райсенберг на его спине напрягся: Райсенберг очень хотел сбросить в болото Крабата, но понимал, что выбрал худшую, чем Крабат, позицию.
Крабат изо всех сил прижался к земле, чтобы безрассудство Райсенберга не привело их к гибели, и сказал.
"Я должен передохнуть, Вольф Райсенберг". И чтобы чем-нибудь заполнить паузу, он стал рассказывать историю о скорпионе, который хотел перебраться через ручей, не нашел мостика и попросил лягушку перевезти его на другую сторону. Лягушка согласилась после того, как скорпион пообещал не жалить ее. Скорпиону было легко дать такую клятву, потому что он понимал, что утонет в быстром ручье, если убьет лягушку на полпути. Лягушка поверила в разум скорпиона, посадила его себе на спину и поплыла. Но на середине ручья скорпион почувствовал под собой ее упругое, мускулистое тело, не смог побороть искушения и ужалил лягушку. Она погибла от яда, и скорпион утонул.
"Если
Крабат пополз дальше, и Райсенберг пополз дальше, они отделились друг от друга, поднялись на ноги, спина к спине, а через некоторое время в душе Крабата родилось странное сомнение: была ли тень, которая теперь скользила по болоту и камышам, действительно целиком его тенью?
Он разными способами пытался доказать себе бессмысленность своих сомнений и посмеяться над ними, но это ему не удалось.
Наконец он решил объясниться со своим сомнением начистоту.
Сомнение сказало: "Я - это ты, брат. И я существую для того, чтобы существовал ты".
Может быть, так и закончилась эта история, а может быть, конец ее заглушил шум разбушевавшегося бульдозера, который в этот момент ломал табличку с надписью. Мой провожатый уводит меня прочь от машины; ею управляет молодой паренек, управляет сосредоточенно, с явной радостью, что ему подчиняется такая махина.
"Этот парень, - говорит мой спутник, - прочитал, что я написал на доске, и он задумается над этими словами, потому что где-то в глубине его души уже живет предчувствие подобной мысли. Когда-нибудь он - или его сын - проложит через густое и ровное ржаное поле дорожку, не слишком прямую, жарким летом пыльную, после дождя в лужах, нужную только для того, чтобы прохожий посмотрел на ползущего по ней жука, или для двух влюбленных - зреющая рожь и небо будут им райскими кущами, а единственной помехой - муравьи".
"Итак, у нас есть шанс?" - спрашиваю я.
"Кого вы спрашиваете?
– отвечает он вопросом на вопрос.
– Компьютер или меня?"
"Тебя", - говорю я.
Мы снова в его саду, он дает мне напиться и пьет сам.
"Пусть живет твой ребенок, - говорит он.
– И пусть наши вопросы будут для него решенными, потому что мы уже задали их".
"А больше ничего?" - спрашиваю я.
"Больше ничего, - отвечает он.
– Или все-таки вот еще что: разумная человечность изменяет человека".
Разумная человечность идет рядом со мной по стене Откуда-Куда, у нее серьезное и одновременно веселое лицо, волосы подстрижены по моде "как-я-хочу", платье сшито по фасону "как-мне-нравится", она поет песенку, не громко и не шепотом, не скованно и не развязно, просто так: ла-ла-ла, от радости. На ее плече мешок из небеленого грубого льна, наполненный зерном. Она разбрасывает семена (мне не видно какие) то широким взмахом, то будто кормит рыбок в аквариуме, то словно отщипывает от булки крошки голубям на площади.
И семена падают в заросли чертополоха и репейника, они взойдут не все: одни засохнут, другие сгниют, - но некоторые перерастут чертополох и репейник.
Порой семена попадают на скудную каменистую почву (может, пойдет дождь, а может, его и не будет), и медленно вырастает невысокая травка с красноватыми цветочками, кажется, она называется тимьян и полезна женщинам.
Но вот наконец семя падает на плодородную, хорошо обработанную землю. Репейник здесь весь выкорчеван, камни убраны, семена дают дружные всходы, а потом - налитые колосья, и разумная человечность приходит сюда, чтобы наполнить свой мешок новыми семенами.