Кракатук
Шрифт:
Наконец, мы пришли. Старуха оборвала мелодию и обернулась. Танцующие чуть поодаль замерли, но Учитель уже возобновил пение граммофона. Толпа зашевелилась вновь.
Старушка и впрямь оказалась совсем маленькой, щуплой, но при этом на поверку и необъяснимо жуткой. Я едва могла на неё смотреть. Может, меня пугал грязный ворсистый материал, из которого было выкроено пальто, а, может, отталкивала её серая шаль. Точно не знаю. Скорее, дело даже было не в одежде, а в низко надвинутом платке. Он совсем не давал разглядеть спрявшееся в глубоких складках лицо, и потому становилось неуютно под невидимым взглядом, сквозившим где-то снизу, в районе ног. Ещё больше
Она заговорила не сразу. Прежде старушка внимательно меня изучила. По крайней мере, мне так показалось.
– Красивая, как сахарная куколка… и упрямая, – влажно прочмокал округлый проём. То был странный, ни на что не похожий голос, который, казалось, рождался в самом горле без участия языка и рта. – У меня для тебя кое-что есть…
Энди заинтересованно встрепенулся и склонился вслед за матерью, потянувшейся к холщовому мешочку, лежащему на полу. Алва пошарила в мешочке рукой и, выхватив из него свечу, протянула её мне. Горбун удивлённо отстранился.
Я потянулась было рукой к восковой палочке, чтобы её взять, но сначала оглянулась на Учителя, – он всё ещё стоял у пюпитра. Учитель помедлил, но всё же кивнул. Я взяла свечу.
Тогда Алва вызволила из кармана самый обыкновенный коробок спичек и, достав из него одну, несколько раз почиркала головкой о шероховатую стенку. Вспыхнул огонёк, заискрился фитиль, и свеча обрела свой свет.
Старушка удовлетворённо закивала.
– Как тебя зовут, милая?
– Мария… – отозвалась я.
– Мария… – эхом повторила Алва и покачала головой. – Плохое имя, страстное, коварное. Но ты не виновата… Девочка моя…
– Мамофька, – встрял Энди. – Девофке нувно плафье.
– Платье… – неразборчивым эхом отозвалась старуха и на короткое время замерла, а затем мелко затряслась, словно бы едва сдерживая беззвучный смех. – Платье… Я знала, что мы встретимся вновь… В эту ночь капустница с отрезанным хоботком наконец-то вспорхнёт к погасшему небу, и то решит её жалкую судьбу… Энди, проводи нас к Светочу.
Светоч. При одном упоминании о нём меня затрясло. Безжизненное лицо среди кусков мяса улыбнулось.
– Н-нет… – всхлипнула я. – Т-только не туда…
– Тише-тише, детка… – старушка вдруг неловко приблизилась и крепко прижала меня к себе. – Что такое?
– Т-там лицо… И… все мертвы…
Энди стоял за спиной. Я буквально ощущала на себе его пронзительный взгляд, его зависть и бессилие. Наверняка горбун был в ярости, но инстинктивно чувствуя на себе защиту Алвы и догадываясь о большом её влиянии на сына, я сдерживалась от того, чтобы вырваться из объятий.
Старушка же всё утешала меня и что-то беззвучно бормотала. Энди шумно выдохнул, взялся за поручень на спинке кресла, и наша троица неспешно двинулась к каморке. Меня трясло, и зажатое в ледяные тиски сердце судорожно билось, но я понимала, что иного пути нет. Гости Учителя, да и он сам, были ничем иным, как самим безумием, скрывающимся за масками какой-то странной, не поддающейся пониманию веры.
– Тебе не следует бояться слепого глупца, милая… – приговаривала старушка, склоняясь иногда ко мне ближе. От тёмного проёма на месте её лица ощутимо веяло старостью и лекарствами. – Он всего лишь раб божий, как и все мы. Давние его тёмные и богохульные дела теперь в прошлом, и он живёт одним лишь страданием… Печать его грехов с ним навсегда, но кто мы такие, чтобы не дать ему шанс на искупление…
О, если бы я только знала, свидетелем каких событий мне было суждено вскоре стать. Дожидалась бы я их так же смиренно и безропотно?! Какая разница. Теперь это не важно…
С дрожью и трепетом я входила в тесное помещение, и когда жуткий лик высветился в самой центре мглы, там, в отдалении, среди скоплений ящиков и всяческого прочего хлама, душа моя столь полно пресытилась страхом, что так и не раздавшийся крик застрял ещё на подступе к горлу.
Энди и старушка, не сговариваясь, ступили следом за мной и вытянули свечи в Его сторону. Бесстрастное лицо степенно возвысилось к потолку и повернулось к нам. Чёрный, словно смоль, взгляд, не выражающий никаких эмоций, а одно лишь тихое истинное зло, был обращён в никуда и в то же время на каждого из нас.
Энди при виде обитателя коморки странно засопел, заскрипел остатками зубов. Алва, в свою очередь, пробулькала:
– Ну, здравствуй, Эваранди…
ДЕЙСТВИЕ 8
Улица Хэй Бакке, церковь преподобного Трифона Печенгского (29 ноября 1984 год, 01:41).
Если и было в этом мире что-то действительно ему самому чуждое, не предназначенное для глаз простых смертных, а тем более для слабой людской памяти, то этим чем-то был Эваранди. Эваранди – он же Светоч, как обмолвился ранее Энди. Светоч рождал в душе лишь мрак. Всё в высоком тощем существе было неправильно, странно, жутко. Особенно бросалось в глаза отсутствие у него правого предплечья. Безобразный обрубок был как будто бы только что срезан, но при этом он странным образом не кровоточил, – и капать бы тёмной жиже размеренно на пол, навевая мысли о сгнившем напрочь джеме, – но не осталось в жилах ни капли влаги.
Всей моей смелости хватило лишь на то, чтобы бросить на Светоча быстрый взгляд и тут же отвернуться, но и этого оказалось достаточно, чтобы образ горделивого уродца впечатался в мою многострадальную память навсегда. Не смея больше открывать глаза, я часто дышала и видела проносившиеся перед внутренним взором детали – иссиня-бледная, бликующая в свете свечей кожа; такая гладкая и липкая, словно это была и не кожа вовсе, а покрытый имбирным маслом воск. Я помню неестественно прямую осанку и угрожающее бездвижье, с которым Светоч на всех нас смотрел, и в особенности на меня. В его гладком лице не осталось практически ничего человеческого, но не прибавилось и звериного, – лишь что-то потустороннее, не причастное ко всему видимому, могло исказить человеческий облик столь естественно, но в то же время и ужасающе.
Светоч ничего не говорил. Зато говорила старуха. Лишь её булькающий голос не давал мне окончательно потерять нить реальности и впасть в бездну тяжелого бездумья, пересечь границу между разумом и Сумасшествием, неразборчивый шёпот которого я слышала всё более отчётливо.
– Ты снова вырвался… Почувствовал, что я приду, да? Ведь так, беленький? – выдержав паузу, прошамкала взволнованно Алда и шикнула на сына, когда тот попытался что-то сказать.
Светоч сделал навстречу старухе шаг. К этому моменту я уже нашла в себе силы открыть глаза, но оторвать взгляд от пола не смогла. Видны были лишь большие белые ступни. Они нисколько не боялись ледяного пола и ступали по нему спокойно и уверенно.