Кракатук
Шрифт:
– Ты многое отдал ради себя, – сказала старуха, качая головой, – а затем ради меня, но на самом-то деле снова ради себя. Знаешь, Светлячок, душа женщины ведь ничего не стоит без красивой обёртки, поэтому я потеряла куда большее, нежели ты… И всё же… спустя столько лет я тебя простила…
Существо теперь стояло к Алве вплотную. Высокое и обнажённое, оно вглядывалось в самую глубь шерстяного платка. Взгляд пылал смертью и неутолимой жаждой тепла.
– Ты всё ещё любишь меня? – спросила Алва, и я решилась посмотреть на Светоча.
Тот
И там, за ним…
Я что-то увидела, а затем ослепла от чернильной вспышки, уводящей прочь, за собой. Там, далеко-далеко…
…когда я была совсем ещё крохой, отец каждую неделю покупал целый пакет фруктов. То была, как правило, пятница – день закупок продуктов на следующую неделю, ну и, конечно же, домашней уборки. Мама неизменно раскладывала в плетёной корзинке на кухне бананы и мандарины, киви, яблоки… а ещё хурму. Последнюю я никогда не любила – хватило пару неудачных опытов, чтобы увериться в полной непригодности вяжущего каменного фрукта в качестве ночного «подкрепления».
И вот однажды, в один из вечеров папа подхватил с корзинки эту гадость и привычно уселся на продавленный диван. Последовало несколько укусов, после чего от внимания папы не ускользнуло моё скривившееся лицо. Он улыбнулся с полным ртом, а я спросила:
«Как ты это ешь?»
«Ртом».
«Бе…»
Папа усмехнулся и поманил меня пальцем. Я отстранила тряпичные куклы и подошла ближе. Доверительно склонившись к моему уху, папа прошептал:
«Хочешь фокус?»
Папу позабавило в крайней степени заинтересованное выражение моего пухлого личика, но он попытался выглядеть серьёзным. Я же в свою очередь спросила:
«А он интеесный?»
«Скорее вкусный».
По воле папы говядина в морозилке были безапелляционно отодвинута вглубь короба, а один из фруктов, завёрнутый в полиэтиленовый пакетик, помещен в центр освободившегося места «на часок».
Ну а затем последовал вечерний киносеанс с рождественским фильмом. Мама с папой устроились на всё том же стареньком диване, которого уже давно нет, а я как обычно между ними. Не прошло и пол фильма, а мы уже крепко спали, мерно посапывая и прижимаясь друг к другу сквозь сон. А потом наступило утро, следом новый вечер и снова ночь, затем следующий день и ещё один…
О хурме мы вспомнили, когда наступило Рождество. В то утро папа полез в морозилку и озадаченно хлопнул себя по лбу.
«Малышка…» – качая головой, позвал он.
Громко и часто топая забранными в шерстяные носочки ногами, я пулей промчалась по дому и предстала перед папой.
«Тиво?» – тяжело дыша, громко вопросила я.
Папа молча подхватил пакетик и передал его мне. Вспомнив давний разговор, я звонко рассмеялась.
«Как думаешь, час уже прошёл?»
Я вновь рассмеялась и отрывисто воскликнула:
«Да!»
«Да уж…» – протянул папа с улыбкой и, шурша, вызволил из целлофана заледеневшую хурму. – «Возьми тарелочку и поставь возле трубы. Главное – не оставить её на ещё один час…»
Через полтора дня фрукт не только успел растаять, но и почернеть. Потыкав для верности обмягчившуюся шкурку пальцем, я быстро его схватила, да так крепко, что перележавшая в морозилке хурма податливо промялась под моей хваткой… и превратилось в безобразное, окутанное тьмой мессиво – лицо Алвы…
Я смотрела на тёмный ошмёток без всяких признаков носа, глаз и губ и всё никак не могла отвести от ужасающе сюрреалистичной картины взгляд. Женщина увяла и испортилась, будто перележавший в морозилке фрукт, и теперь ей уже не суждено было стать прежней.
Впрочем, Светочу было всё равно, как Алва выглядит. Кажется, он даже был в неё влюблён… Осторожно приподняв липкими пальцами место, где у старухи должен был выступать подбородок, он нежно прильнул губами к уродливому кому, состоящему из одних лишь жил и высушенных дыр.
Две крайности ужаса слились в единое, чудовищное переплетение плоти, и тленное подобие мгновения любви неимоверно затянулось; до тех пор, пока происходящее не осознал Энди. Когда это произошло, он разъярённо захрипел и, обиженный, ринулся было к матери, как случилось то, что заставило его испуганно отступить.
Секундой ранее, когда Светоч обнял «бабушку Хурму», та нежно прильнула к нему в ответ, обхватила его шею, а уже спустя какую-то жалкую долю секунды выхватила из-за пазухи скальпель и одним резким движением всадила его в иссиня-белый живот.
Это было так неожиданно и волнительно, – я смотрела и внимала, и руки дрожали не преставая. Реакция Светоча оказалась ничуть не хуже.
Существо не кричало и не попыталось ударит старуху в ответ. Вместо этого оно неестественно судорожно задёргалось и схватилось за переплетённую жёлтой изолентой рукоятку, торчащую из брюха. Удивительно, но сколько бы усилий Светоч не прилагал, железка впилась в плоть подобно нашедшей свою добычу змее. Наконец, бившееся в ужасающей агонии тело медленно осело на пол, а вскоре и вовсе затихло. Осталась лишь белая плоть и чёрная как сам космос рана.