Кракатук
Шрифт:
Помещение было сплошь уставлено небольшими коробами с какими-то странными стеклянными баночками, заполненными какой-то странной густой субстанцией; в углу пылилось несколько свёрнутых в рулоны икон, но некоторые ящики – самые объёмистые и крепкие на вид – привлекли моё внимание особенно.
Заинтересовавшие меня ящики были прикрыты тяжёлыми крышками. Пришлось немало попотеть, прежде чем я смогла сдвинуть одну из них. Любопытство как всегда взяло над страхом вверх, – я твёрдо решила заглянуть внутрь. Впрочем, пробивающийся сквозь приоткрытую пасть черепа свет ни в какую не желал притрагиваться к дну. Именно поэтому мне пришлось вытянуть над ним череп.
О,
Что же это было? Что заставило меня забиться в крупной безвольной дрожи и отступить?
В ящиках хранилось мясо. Да, Дневник, ты всё правильно прочитал. Мясо.
Мясо было самого разнообразного вида и качества. В затемнённой глубине лежали растерзанные тушки крыс и кошек, и даже собак. Их оскаленные пасти застыли в отчаянном вое, и затянутые белёсой пеленой глаза смотрели друг на друга, на стены своего жуткого обиталища и потолок.
Мыслей больше не было. Точнее, они были, но в форме одних лишь образов. Я представляла себе резкие взмахи тесака, зажатого в руке Энди, воображала ужасающие картины умирающих в предсмертной агонии зверушек словно наяву, и раз за разом прокручивала в памяти подробности увиденного. Забавно, но только спустя минуты я припомнила среди трупов и слипшихся кусков самую ужасающую деталь.
Не смея дышать, я обернулась.
Череп теперь смотрел в потолок и образовывал на нём дрожащий янтарный прямоугольник, придававший комнате вид крайне зловещий и многообещающий… Сама я пребывала в полной тьме, – со временем мне всё явственнее начало казаться, что рядом со мной кто-то беззвучно двигается, легонько дотрагивается до волос и дышит.
Вдруг всколыхнулось в памяти что-то тёплое и в то же время холодное, визжащее и потрескивающее голосом давно умершего певца, – в следующее мгновение за деревьями пронеслось нечто… и я поняла, что если в ближайшие минуты останусь во мраке, то попросту сойду с ума. Иного выбора не было, кроме как…
Вздрагивая и растирая по лицу слёзы, я медленно вернулась к ящику, задержала дыхание и вновь заглянула внутрь. Там, среди изломанных тел и жирных кровоточащих кусков, из самого центра внушительной кучи выступало лицо. Невероятно бледное и девственно чистое, лишённое малейшей растительности на подбородке и голове, оно едва заметно улыбалось и вглядывалось в самую суть моей души расфокусированным, ничего не выражающим взглядом потусторонней во всех смыслах черноты.
Самообладания хватило ненадолго. Карамельной шрапнелью ударило в голову что-то искрящееся и холодное, да с такой силой, что я чуть не опрокинула кресло. Отшатнулась прочь, будто чумная. Судорожно вцепившись в свой драгоценный красный кубик, я мычала и всхлипывала, до боли сжимала его, будто хотела раздавить; слышала и слушала заходящееся биение собственного сердца.
Оно всё ещё было там, это лицо. Спокойно прикрыв глаза и вслушиваясь в мои всхлипы, лицо улыбалось вместе с горящим черепом зловонной тьме, улыбалось самой смерти, будто та была его дражайшей подругой. Единственной подругой.
Спустя время я всё же решилась подойти к ящику в третий раз. Зажмурив глаза и не дыша, я заставила себя склониться вглубь ящика, – всё ниже и ниже, пока ладонь не коснулась гладкой поверхностью черепа, а кончики пальцев чем-то холодного и липкого… лица. Не знаю как, но я сделала ровно то, чего боялась больше всего на свете. Последующее движение вряд ли можно описать простыми словами. Да и к чему это. Скажу лишь, что кресло дёрнулось так, что запросто могло опрокинуться, но что-то чудом удержало его, дало мне лишний шанс. Каким-то образом череп вновь покоился на моих дрожащих коленях и ухмылялся. Не знаю уж, что его веселило больше, – мой близкий к животному ужас, или неожиданное освобождение. Скорее второе. Всё же не суждено ему было торчать в ящике с лицом веки вечные. При беглом взгляде могло даже почудиться, что кроме всего прочего череп был этому несказанно рад, – ярко горели его глаза. Я, в свою очередь, никогда прежде так не радовалась свету.
Минуты спустя мне отчего-то начало казаться, что самое страшное осталось позади, а потому с любой дальнейшей трудностью я так или иначе смогу справиться. То была, конечно, лишь наивнейшая вера в лучшее, возведённая в суеверный абсолют, и какой-то далекой частью сознания я это понимала, но сознательно удерживала спасительную в некотором смысле мысль в голове. По крайней мере, наконец-то в относительно прояснившемся сознании появилось место хоть и для незамысловатого, но всё же плана.
«Нужно найти что-то маслянистое… то, чем можно смазать механизм», – прокручивала я в голове.
Энди всё продолжал играть, а я обследовать коморку; в частности, осматривать содержимое странных баночек, примеченных прежде. Стекло было неимоверно холодным и липким на ощупь. Противно и жутко, но хотя бы не зря. Как оказалось, на прозрачных донышках были выбиты надписи.
«NIGROUN», «VIKING», «SOK»…
По всей видимости, названия принадлежали производственным заводам, на которых были изготовлены неприглядные стекляшки, но они мне мало о чём не говорили, а потому я перевернула одну из баночек и принялась её открывать. Тонкая цинковая крышка вросла в стекло намертво, но металл на поверку оказался столь хрупок, что рассыпался при малейшем на него воздействии.
Подобрав с колен один из заржавленных кусочков, я осторожно зачерпнула им вязкую массу и понюхала. Резкий запах подтвердил мимолётную догадку – в баночках оказался гуталин.
Ничуть не медля, я вернулась к шарманке и, проникая с помощью остатков крышки в щели, обильно смазала все видимые детали. Вот вроде бы и наступить моменту истины, однако перед тем, как взяться за ручку, я не удержалась и взглянула на по-прежнему открытый ящик; вспомнила с содроганием лицо его жуткого обитателя.
«Чёрта с два!» – подумалось напоследок, и я изо всех сил потянула рукоять на себя.
Ни-че-го.
Рукоять будто намертво вросла в проклятую даму-шарманку. Всего за каких-то несколько секунд жалких кряхтений все мои надежды бесследно растворились, скрылись нефритовыми рыбками в окружающей тьме. Несмотря на все усилия, рычаг не сдвигался ни на йоту. Кусок железа врос в шестерёнки намертво, навсегда.
Но что мне оставалось делать!? Я продолжала дёргать ручку будто заведённая. Я чувствовала, как к глазам подступают горькие слёзы обиды и бессилия, и как силы вновь меня оставляют. Вот, музыка уже оборвалась, а я всё еще не бросала отчаянных попыток; вот уже и за дверью послышались неровные шаги, – я же, не смея обернуться, умоляла шарманку сжалиться надо мной.