Кракатук
Шрифт:
В груди забился жёсткий тяжёлый ком.
Время развеивалось и утекало, словно взбитая волнами пена, скользило между пальцев бесповоротно и неизбежно. Знаете, так, когда умываешься и пытаешь стиснуть ладони плотнее, а струйки всё равно бегут вдоль запястий, рукава намокают, и тебя переполняет минутное раздражение, от которого хочется раздеться и вновь лечь в постель, чтобы больше уже никогда не встать.
Пожалуй, и впрямь следовало бы одуматься и вернуться к себе, лечь и забыться сном без сновидений, чтобы наступила следующая бессмысленная ночь,
Как только я вошла, меня тут же окатило ледяной волной. Несмотря на минусовую температуру и ветра, оба окна были распахнуты настежь. Уже как несколько лет я не навещала эту комнату, и потому представшее передо мной зрелище повергло меня в шок. Развевающиеся по ветру занавесы скользили по пыльному столу, дотрагивались до скрюченного букета фиалок в старой вазе, а янтарный свет, дотягивающийся до дома с далёкого фонаря, вырисовывал на выцветших стенах причудливые неуловимые узоры. В центре же комнаты располагалась двуспальная кровать. Укутавшись под одеялами с головой, Фрита устроилась на правой стороне. Она казалась такой маленькой, такой жалкой по сравнению с деревянным массивом, что вид её отчего-то показался неправильным. Настолько неправильным, что мне стало не по себе.
Я беззвучно выдохнула. Вышел же надсипный кашель, который я, впрочем, поспешила подавить. Пришлось выждать некоторое время, убедиться в том, что Фрита не проснулась, и только тогда положить ладони на прохладную поверхность колёс. Медленно двигая их к прикроватной тумбочке, я посматривала на застланный толстым ковром пол и молила бога, чтобы Фрита не проснулась.
Фшу-у – ш-шах, кхр-р-р – бр-рах…
В какой-то момент, когда я была уже у самого изголовья, она вдруг зашевелилась. Из-под одеял выглянула взлохмаченная голова.
– Томас, – заставляя меня поражённо замереть, слабо позвала Фрита. Мои крепко стиснутые зубы противно скрипнули, приглушая на секунду сердце, готовое вырваться из груди. – Это ты?
Верхняя часть одеяла вяло откинулась. Столь же вялый взгляд скользнул по окну, мрачной глубине просторной комнаты, а затем потерял всякую осмысленность. Взлохмаченная голова вновь скрылась под одеялом.
Лишь спустя десятки секунд я осмелилась судорожно выдохнуть. Наверное, мне просто повезло, что взгляд Фриты упал не на меня, – словно бы осознанно давая мне шанс осуществить задуманное, занавес полностью меня прикрыл.
Каждое движение, самое малое и привычно неосознанное в повседневности, давалось теперь мне с большим трудом. Сантиметр за сантиметр я продвинулась к комоду вплотную. Столь же медленно потянула и за медную ручку. Прошло несколько минут, прежде чем мне удалось приоткрыть верхний ящик хотя бы наполовину. Но, о чудо, – ключ оказался на самом виду! Дружелюбно вспыхнув в свете уличного фонаря, он послушно замер в моём кармане. Вновь и вновь я проклинала несмазанное колесо, боялась хотя бы мельком обернуться, но комната всё же без лишних происшествий выпустила меня наружу и позволила прикрыть за собой дверь.
И вот немногим позже я предстала перед выходом. Ключ оглушительно громко повернулся в замке, звук повторился в коридоре эхом, от которого Фрита наверняка проснулась, но отступать было поздно, – я уже давно и не раз себя в этом уверила. Торопливо перевалив через порог, я выскочила наружу. Ночь забрала меня в свои колючие объятья, будто только того и ждала, но я не стала её отстранять, хотя мысли о возможных последствиях принялись возвращаться ко мне всё чаще и чаще. До последнего я гнала их прочь, до последнего думала об Огоньке и о том, что он мой лучший друг.
Так, нелепо скользя по обледенелым ступеням и только чудом не опрокинув кресло, я спустилась с крыльца и устремилась к калитке. Поседевшая от мороза задвижка нехотя отошла в сторону, – и уже не только моя комната, но и весь дом остались позади. Одна, среди пустых автомобилей и далёкого собачьего воя, я стояла под фонарём и быстро осматривалась вокруг.
Пока я пыталась сообразить, как проще всего добраться до леса, ветер принёс со стороны шипящих елей несколько пригоршней снега, а затем стих и обратился в мягкие пушистые снежинки, похожие на беленьких шмелей.
Очень скоро позади вспыхнул свет. Я поняла это по отсветам на плечах. Значит, загорелся светильник около входной двери.
Судорожно надевая варежки и тараща в пустоту глаза, я заспешила прочь, вверх по накренённой улочке. В какой-то момент одинокий вой собаки резко оборвался. Не знаю отчего, но столь внезапно возникшая тишина насторожила меня сильнее прежнего и заставила ускорить темп. Теперь я слышала лишь себя, своё сбивчивое дыхание и своё сердце. А ещё я слышала дом.
– Мари! – кричал голосом Фриты он мне вслед. Округлые окна вспыхивали один за другим, но их слабый свет больше до меня не дотягивался. Одинокая девочка-инвалид теперь была ещё более одинока, чем когда-либо прежде.
Я не знала, ждал ли меня Огонёк, видел ли он моё сообщение, догадывался ли о том, что я к нему спешу; потому решила добраться к лесу напрямик, сквозь самые глухие улочки. Мой путь проходил мимо старенькой школы, в которой я училась, и заброшенной церкви. Не самая приятная дорога. Она полна ям, колдобин и тьмы, но дорога эта самая короткая. По крайней мере, мне так тогда казалось.
ДЕЙСТВИЕ 5
Улица Хей Бакке (28 ноября 1984 год, 23:52).
Скогвинд – город какой-то жалкой горстки улочек, сплетённых, однако, в довольно своеобразный, сложный узор. С высоты птичьего полёта он и вовсе напоминает перезрелый гранат, стороны которого давно уже готовы разорваться на части. Кое-где улочки округлы, параллельны друг другу, а где-то и беспорядочно разбросаны. Но беспорядочность эта – не более чем умелый морок, навеянный безызвестным архитектором. Есть на самом деле во всей этой причудливой мешанине что-то осмысленное и даже немного пугающее. Возможно, когда-то каждая улица имела своё скрытое значение, свой смысл… познать который, впрочем, теперь не представлялось возможным.