Кракатук
Шрифт:
Удивительно, но расправе не было суждено свершиться. Прошла секунда-другая, а всё ничего не происходило. Тогда я выглянула наружу; осторожно, борясь с навязчивым чувством страха, отстранила рукой одеяла. Улица оказалась абсолютна пуста. От недавнего появления собаки совсем ничего не осталось; ни единого следа, – даже снег в том месте, куда ступал зверь, оказался девственно чист, не тронут никем и ничем, кроме самой стихии.
Дрожа и что-то бессвязно бормоча, я медленно посмотрела на церковь – неимоверно старая, с обломанной верхушкой и облупившимися стенами, она представляла
Дело в том, что все окна церкви источали тёплый живительный свет. При встрече с псом я не заметила янтарных всполохов, но теперь всё моё внимание было уделено им. Свет приковывал к себе взгляд и давал призрачную надежду хотя бы на краткий миг покоя. Он побуждал разыскать его источник.
Надо сказать, не без труда я подобралась к приоткрытым воротам. Металлические прутья угрожающие нависали, извивались и гнулись под действием времени в сторону, противоположную древнему сооружению, но я всё же нашла лазейку. Как раз для меня и моего уродского кресла. Кто-то навещал эти мрачные места. А иначе откуда бы здесь взяться одинокой тропе, которая услужливо провела меня между снежных круч к покосившимся дверным массивам? Всё верно, вариант мог быть только один.
Считанные минуты спустя ступени остались позади, и отступила на время тьма. Я была внутри; обомлевшая, изумлённая, стучащая зубами от холода. Паршивец успел проникнуть под одеяла.
Как же оказалось, свет разливался из множества звериных черепов, устилающих пол в странном, недосягаемом для понимания порядке. Пламя пустых глазниц выхватывало застывшие человеческие силуэты и самого разного вида хлам, рухнувшие перекладины и подпорки, но истинной сути старой церкви они показать не могли. Её можно было разглядеть, лишь привыкнув ко тьме. Какой же была эта суть? Позволь, Дневник, я попытаюсь тебе объяснить.
В просторных прохладных залах царили тишина, смерть и сменяющие друг друга запахи воска, плесени и ладана. Светлое прежде место теперь стало обителью вечных ветров, сквозивших сквозь выбитые стеклянные мозаики, царством вечной тьмы, а так же напоминанием обо всех прошлых грехах и деяниях, приведших это место в столь болезненный упадок. По пыльному полу торопливо постукивали крохотные коготки; невидимые глазу зверьки сновали между однообразными рядами лавок и жутковатого вида манекенами, восседающими на них с унылым видом, да плутали по запутанному механизму внушительного органа, примостившегося у стены. Едва слышные звуки раздавались сразу отовсюду и мешали сосредоточиться. Такой была суть осквернённой церкви, и она стала на время частью меня самой.
Полная тревог и мыслей, я принялась медленно продвигаться к пюпитру, возвышающемуся над застывшим хаосом. Всё пыталась представить владельца этих странных угодий, а попутно осматривала скрытые в сумраках иконы с чужими лицами; наблюдала я и за тем, как на фоне нелепых силуэтов снег срывался сквозь прорехи в высокой крыше и образовывал в углах целые насыпи.
Знаешь, Дневник, чем дольше я смотрела, тем больше замечала. Суть к сути, так сказать. Душа в душу.
Манекены были необыкновенно уродливыми, с ржавыми скобами в местах подвижных связок и чёрной отметиной в виде креста на груди. А ещё у них были божественные лица.
Я вновь оглянулась на иконы. Кто-то небрежно вырезал куски полотна и приклеил их к манекенам; иконам же дал лица знакомых и незнакомых мне ретро певцов вроде Перри Комо и Дина Мартина. Ухоженные лица выглядели не так уж и жутко. Но что насчёт манекенов? Ближайшая ко мне кукла расслабленно сидела на лавке с опрокинутой на изголовье головой, поэтому различить доставшийся ей облик было не сложно. Я вздрогнула и едва не закричала. Голубые глаза смотрели прямо на меня. Меня поразило странное выражение благочестивого лица и его бездушный взгляд; мне послышался шёпот сквозняка, гуляющего в пустых стенах.
– Кх-кх-кх-х… – внезапно оглушительно захрипело что-то справа от меня. Тонкий кудахтающий голос окончательно выбил меня из душевного равновесия. Резко обернувшись, я задышала часто и глубоко.
Перед самым пюпитром пылало пламя. Разгораясь и разражаясь треском, освещая закопчённые стены и лица святых, оно выхватило из пыльных сумерек зловещую сгорбленную фигуру. Выпученный маслянистый взгляд исподлобья, остановившийся на мне, отозвался ощутимым уколом в сердце и погрузил меня в ещё большую пучину ужаса и безысходности.
Незнакомец ощерился розоватыми дёснами и, хихикнув, склонил голову к плечу наподобие вороны.
– Фамёрзла? Фамёрзла, да? – торопливый кудахтающий голос словно бы пытался изобразить подобие добродушия. А ещё он нещадно шепелявил. Забегая вперёд, скажу, что когда незнакомец говорил, я подолгу молчала, пыталась мысленно разобрать смысл его слов. – Девофька, ты фамёрзла? Иди… Иди… Подойди к феовеку. У феовека ефть покуфать… У феловека ефть мяфцо…
Уродец вновь захихикал и даже скривился от снедающего его веселья, но как только увидел, что я судорожно разворачиваю кресло, чтобы убраться восвояси, то неуловимо быстро сменил настроение и в искреннем отчаянии выставил перед собой безобразные обрубки, оказавшиеся у него вместо рук.
– Не уходи! – жалобно выкрикнул он. Я остановилась уже у самых дверей и, пересилив себя, обернулась. Бродяга стоял там, среди горящих черепов и мёртвых силуэтов. Его одинокая фигура дрожала и кривлялась. – Я… я кое-фто тебе покаву. Тойко не уходи… Вот…
И уродец проковылял к пюпитру. Он резко наклонился, полностью пропав таким образом из вида, – некоторое время я слышала лишь приглушённый шум возни и бормотание. Затем зал заполонил треск, и в его сетчатой пелене зазвучала весёлая песенка.
Из-за пюпитра медленно высунулась лысая макушка в обрамлении пары жиденьких прядей и, конечно же, всё те же выпученные глаза.
– Энды Килк, – с неподдельным восторгом в голосе протянул незнакомец и вскинул по бокам от своей округлой головы несколько тряпичных кукол, натянутых на культяпки, – таких используют в цирке или же кукольных театрах для детей. Две одинаковые девушки с вышитыми улыбками и глазами-пуговками удивительным образом задвигали ручками в такт неразборчивым мотивам песни. – У меня много хоофых плафтинок. Не бойфя, подойди, я тебе покаву. Поглеемфя…