Кракатук
Шрифт:
Так мы и стояли молчаливой троицей, ожидая биения кровавых подтёков, но их так и не последовало.
– Я никогда не любила его, – холодно бросила старушка и, кряхтя, подняла с пола шаль, – А он меня любил… Даже после того дня… Видит Бог, шанс дают лишь единожды, – и у Эваранди он был. Этот несчастный дурак столько всего наобещал – он обещал и вечную молодость, и богатство, и счастье. А что я получила в итоге?! Лишь это!
Внезапно Алва оказалась рядом, и ужасающий во всех своих деталях лик предстал перед самым моим лицом.
Когда изрезанный провал на месте рта задвигался, я поспешно задержала дыхание, чтобы не потерять сознание от запаха гнили. Растягивая между краями этого самого «рта» розовую пену, старуха вновь заговорила. Она принялась меня наставлять, и хотя я была неимоверно напугана, но всё же заметила, что прежнее возбуждение старухи спало, и тон её заметно смягчился.
– Гнев ни к чему, милая… Запомни – есть решения, и есть их последствия. Последствия моего решения перед тобой. Последствия решения Светоча – в его животе. Как думаешь, я сделала плохо?
– П-плохо? – дрожа, промямлила я.
– Да-да… – подхватила старуха. – То, что я убила его – плохо?
Энди неуверенно хихикнул, а я вспомнила, сколько раз за долгие безлунные ночи я представляла, как в темноте подле моей кровати бродят несуразные и необъяснимые, а от того ещё более жуткие монстры. Осознание собственной беспомощности и незнания порождает поистине глубокие страхи. То же самое я чувствовала сейчас.
– Я не знаю…
– Как и я, – после задумчивого молчания внезапно поддержала меня Алва и отстранилась. По мановению костлявых рук платок обернулся вокруг изъеденной болезнями головешки. – Скальпелем Эваранди вычертил проход в свой дьявольский мир, а оказавшись в нём, ничего не нашёл. Отдал лишь обозлённому хозяину мою плоть и свою душу. Не всякие ошибки могут быть прощены… Не всякие…
Алва говорила и говорила, рьяно рылась в ящиках и ворчала, сетуя на то, что слишком рано избавила Светоча от страданий, а Энди завороженно взирал на свежий труп и шаг за шагом подбирался к нему всё ближе.
– Я знаю, мой наивный беленький дурачок хранил платье все эти годы… – приговаривала Алва, освещая каждый уголок комнаты своей трескучей свечой. – Всё надеялся… Нужно было спросить и уже после…
Энди беспокойно дёргался и тянул свои культяпки к заветной рукоятке. Я совсем ничего не понимала, но как-то неосознанно переключила всё своё внимание на него. Впрочем, ненадолго…
Очередная деревянная крышка опрокинулась на пол, – старуха в который раз слепо пошарилась, а затем, наконец, торжественно вытянула на свет самое настоящее свадебное платье. Старомодное и кружевное, оно в контраст с мрачной обстановкой выделялось своей вычурной красотой, своим непередоваемым изяществом форм.
И в то же мгновение тишину разорвал истеричный хохот Энди.
Горбун выхватил из руки мертвеца скальпель и рванул к дверям, да так резво, что из узкой раны в воздух взметнулась чёрная полоса и с мрачным шлепком обозначила путь уродца.
– Я фтану как ты, и ты фнова полюбиф меня… – кричал Энди, отдаваясь удаляющимся эхом от стен.
– Стой! – сорвавшись на хриплое бульканье, завопила Алва и ринулась следом за безумным сынком.
После были крики и суматоха. Моё кресло кто-то выхватил из тьмы, и я вновь оказалась в просторной зале. Прежде чем Учитель сумел утихомирить толпу, я успела заметить, как в приоткрытых входных дверях церкви мелькнула приземистый силуэт старухи. Энди скрылся в зимней ночи, и его мать вместе с ним.
Когда Учитель погрузил собравшихся в прежнее состояние туманного транса, он обернулся на меня. Его тусклый взгляд был преисполнен необъяснимой печалью. Голос, однако, сохранил прежнее хладнокровие.
Учитель коротко расспрашивал меня о произошедшем в коморке, а я сбивчиво отвечала постепенно переставала что-либо чувствовать, – медленно, но верно страх становился неотъемлемой частью меня, да и постоянный холод давал о себе знать. Подобно мармеладным червячкам, безжалостно источающим черничный пирог, он проникал всё глубже, подбирался к самому моему сердцу.
И внезапно, в какой-то особенно задумчивый момент, Учитель прижал меня к себе, совсем по-родственному так – крепко и даже бережно. Я вздрогнула и затихла. Объятья показались мне жуткими, абсолютно неправильными и странными, но при всём при этом… на удивление искренними.
– Каждый високосный год, – прошептал мужчина на мне ухо, неожиданно усиливая хватку, – грань между привычным и иным видением мира в этом месте становится едва различимой. Звучат песни былых времён, и в их чарующем звучании я вновь различаю мгновения своего безумия… Находят их и мои спутники.
– Прошу… – смогла лишь сдавленно пискнуть я.
– Что бы ни произошло, концерт должен пройти как должно…
Объятья стали невыносимо болезненными. Кажется, я даже услышала треск собственных рёбер. Ну а Учитель, дождавшись, пока я начну терять сознание, стремительно скользнув за кресло, пережал тонкую шею и ввергнул меня в бескрайние пучины вечной мглы.
В моём сознании проносились разрозненные картины злосчастной коморки и прекрасного платья, бесстрастный взгляд Учителя и собственное тело, облекаемое в нежные ткани, а так же удивительно однообразные и фанатичные выражения лиц безымянных уличных скитальцев.
Да, пожалуй, те минуты моего забытья были одними из самых странных и неоднозначных мгновений в моей жизни. Я пребывала в полубессознательном состоянии и отчасти всё понимала, но в то же время нисколько себя не контролировала. Увечье, что забрало чувствительность ног годы назад, теперь словно бы завладело мною полностью. Тело двигалось лишь в такт движениям Учителя.