Краса непутёвая
Шрифт:
Ирина включила в комнате свет. Её взгляд упал на стол, где лежали документы, бумаги и фотографии. Она всё аккуратно собрала в папку, завязала её тесёмочки. Потом отрыла дедовский сундук, и положила её на самый верх лежащей в нём одежды.
Потом Ирина вышла на кухню, включила и там свет. Архип Филиппович лежал на своём топчане на боку, укрытый одеялом с головой. Ирина громко сказала:
– Ты же потом, дедушка, будешь сам ругаться, если я сейчас тебя не разбужу. Так, что вставай! А я сейчас печку растоплю. Да ты у меня якут, холода не боишься.
Она резко сдёрнула с него одеяло.
Ирина наклонилась к нему и вдруг поняла, что Архип Филиппович мёртв. Но она не хотела, не желала верить в то, что произошло. Судорожно схватила его руку, прижалась к ней щекой.
– Ну, вставай! Не пугай меня, дедушка!
Она поцеловала его в лоб.
– Да, ты у меня… мёртвый. Хитрец. Ты всё заранее чувствовал… Ты знал! Как же я теперь без тебя? Зачем ты меня бросил одну… среди этих сугробов?
Ирина навалилась на деда всей грудью и горько зарыдала.
Потом она резко встала на ноги и прямо в тапочках выскочила на улицу. Татану благим матом, не по-детски, а по-бабьи, закричала на всю улицу:
– Люди добрые, помогите! Мой дедушка… умер! Его больше нет!
Она упала грудью на сугроб, и заголосила, завыла, по-другому и не скажешь. Девушка в неуёмном горе царапала ногтями смёрзшийся снег.
К ней стали подходить люди, знакомые и незнакомые. Подняли её, поставили на ноги. Начали, утешать, успокаивать, повели в дом.
Но прошёл суетливый и страшный день, и наступила ночь. Ирина не спала. Да и как это сделать, если в доме покойник… Впрочем, он не был для неё мертвецом. Разве может родной, близкий и единственный, ни на кого не похожий, её дед умереть? А сели это так, то земная жизнь устроена не справедливо.
Она сидела у себя в комнате при включённом свете, в тёплой одежде и в упор смотрела на фотографию своей матери. Ирина ей сказала отрешённым голосом:
– Вас там теперь, на том свете, много, мама. А я тут совсем одна.
На кухне, которая и была горницей, на двух табуретках стоял гроб. В нём смиренно лежал Архип Филиппович. Выражение лица у него было скорбным, а вместе с тем, виноватым и обиженным. Он, как бы, хотел сказать: «Никто меня не понимает». А чего тут понимать? Если умер, значит уже ни «есть», а «был». Но это… спорно.
Правда, не о бессмертии души думала Ирина. Она жалела своего бедного деда, который в жизни не видел ничего хорошего, и себя… Она осталась в полном и страшном одиночестве в огромном многолюдном мире. Не то, что не на кого было опереться, даже поговорить не с кем.
Ирина даже не заметила, как в дом, а потом и к ней в комнату вошёл участковый уполномоченный Гоша Фролов.
– Ты тут, Ирина, одна в одной избе с покойником совсем свихнёшься, – сказал голосом, полным сочувствия и понимая ситуации. – Пойдём к нам! Поговоришь с Мариной. Всё тебе полегче станет.
– Почему он, умер? Почему? – Ирина подняла вверх заплаканные глаза.– Мы же с ним так… не договаривались.
– Ребёнок ты ещё… глупый, и весь посёлок тебя жалеет и понимает. Все люди умирают. Он умер потому, что у него было очень больное сердце. И ты же об этом знала… И я ещё, дурак, согласился с ним выпить самогонки. Ведь тоже знал, что он почти не пьёт. Ведь он так хотел ещё чуть-чуть пожить, ради тебя… Ира.
– Он, Георгий Свиридович, не от самогонки умер. От усталости. Ты зря себя казнишь. Дедушка, в последние дни еле двигался и часто хватался за сердце. А в больницу его не загонишь.
– Это правда, старик вред… с характером.
– Конечно, ты правильно хотел сказать, Георгий Свиридович. Он вредный был старик, но он мой… дедушка.
– Да какой там я тебе Георгий Свиридович. Старше-то тебя всего лет на пять с небольшим. Я уважал и любил его, Ира, не меньше, чем очень и очень многие. Всё! Пошли к нам! Моя жена тоже не спит. Она с тобой посидит. Поговорите о том и о сём. Я подслушивать ваши секреты не буду.
– Нет у меня, Гоша, ни каких секретов. Нет у меня теперь… дедушки. Я бы пошла с тобой, но деду Архипу здесь одному скучно будет и страшно.
Фролов вышел в горницу и тут же вернулся назад с одеждой для Ирины. Он подал ей полушубок и сказал:
– Скучно твоему деду тут будет или нет, но я с собой беру только тебя. А побыть, посидеть с ним, есть кому. Ты уйдёшь, так бабка Игнатьева сразу же сюда прибежит. Она ведь, люди говорят, всю жизнь его… любила.
– Ему теперь без разницы, кто и как его любил.
Ирина стала медленно надевать на себя полушубок и шапку.
Уже на следующий день состоялись похороны ветерана культуры и, вообще, хорошего человека Архипа Прозорова. На местное кладбище, большую часть пути, мужики несли гроб с покойником на руках. Музыканты из местного духового оркестра, презирая мороз, старались дуть в свои трубы во всю мощь лёгких. Они сыграли ни один реквием. Прозорова знали и уважали все. Особенно, музыканты, смело можно сказать, представители поселковой творческой интеллигенции.
Ирина ехала в катафалке, в числе тех, кому выпало находиться рядом с покойником, отправившимся в самый последний путь в своей домовине. Лицо Ирины Татану было красным от слёз. Она, то и дело, поправляла лацкан пиджака, в которого был одет Прозоров. Он, хоть и был работником культуры, но редко носил костюмы. А вот сейчас… пришлось. Сам бог велел. Ирине казалось, что её дедушке холодно.
Хоть и стояли в посёлке морозные дни, но весна, всё же, приближалась. Она как могла, отвоёвывала у холодного марта, свои позиции. Татану часто выходила за калитку собственного двора и молчаливо смотрела на дорогу, куда-то в даль. Нет, конечно же, она не ждала принца на белом коне, который должен был вот-вот приехать сюда за ней, а потом увезти её отсюда в тёплую сказочную страну.
К ней иногда подходили люди, о чём-то спрашивали, сочувственно кивали головами, некоторые клали девушке руку на плечо. Подошёл и сосед Федя Плешаков. Он что-то ей говорил, переминаясь с ноги на ногу. Ирина смотрела в сторону и, казалось, что абсолютно ничего не видела. Взгляд её был отсутствующим. Фёдор, конечно же, понимал, что девушке сейчас не до него. Но когда же, наконец, придёт то время, когда Ирина обратит на него внимание? Может быть, никогда. Нет, он, хоть и скромный увалень, но не согласен с этим, с такой постановкой вопроса.