Красная королева
Шрифт:
Однако после смерти королевы-матери полный траур сменился полутрауром, а последние годы графиня и вовсе перестала вспоминать «обожаемого супруга». Напротив, туалеты ее день ото дня становились ярче, а любовники — моложе. Последний барон Зельдо, и вовсе был младше своей «покровительницы» на восемнадцать лет.
Я терпела графиню в числе многих прочих придворных, как неизбежное зло. Как часть некоего приложения к короне, часть наследства от свекрови и мужа. Часть, от которой невозможно отказаться. Если ты принимаешь корону и казну, то вместе с этим ты берешь и сплетничающих при дворе бездельников.
Они — деталь этого наследства, некий декоративный контур и «украшение» власти. Но любые украшения нужно периодически менять. Когда Мирабелла Солис во время карточной партии заговорила со мной о том, каким легкомысленным ей кажется мое решение, как была бы расстроена покойная королева-мать, зная, что ее внучка сидит на коне по-мужски, и все это произносилось со вздохами и сожалением, ответ она получила достаточно быстро. И вовсе не тот ответ, на который рассчитывала.
— Графиня, я всегда относилась к вам снисходительно, как к старой служанке покойной королевы Ателаниты, — я набожно перекрестилась и на секунду замолкла, как бы чтя память свекрови. — Однако ваше поведение последнее время наводит меня на мысль, что моя покойная свекровь сильно ошибалась, оценивая ваше благонравие. Мне донесли, что третьего дня сразу несколько человек видели вас и барона Зельдо в синей гостиной… в весьма фривольных позах, графиня. При моем дворе, графиня, растут наследники рода Солиго. Я не могу допустить, чтобы принцесса или дофин сталкивались со столь омерзительными сценами. Завтра с утра вы уезжаете в монастырь Горюющей Магдалены и пробудете там в раскаянии и молитвах полгода.
— Но, ваше королевское величество!.. — на глаза графини навернулись настоящие слезы, она умоляющим жестом прижала руки к груди, пытаясь вызвать жалость. — Ваше королевское величество, эта ложь…
— Девять месяцев, графиня Солис.
В малой гостиной, где привычно сплетничали, флиртовали, играли в карты, пили чай или легкое вино, воцарилась мертвая тишина.
Рано утром дорожная карета графини Солис покинула королевский двор. Путь графини лежал в монастырь. Барон Зельдо оказался умнее и предусмотрительнее любовницы. Сольгетто он покинул еще ночью, отбыв в собственное поместье.
Для Эмили, фрейлины и подруги Элиссон, была заказана вторая амазонка. И через некоторое время утренние занятия конным спортом стали чем-то достаточно обыденным при дворе.
Глава 26
Детство у Вильгельма было самое обыкновенное: веселый, пьющий и гуляющий отец, который изредка появлялся в замке, залечивал синяки и ссадины после драки и пропадал вновь на несколько недель, к облегчению семьи. И замученная долгами и кредиторами мать, рано состарившаяся и умершая шестыми родами, когда мальчику было семь.
Из всех шестерых детей семьи де Кунц выжили только трое. Сам Вильгельм, который и был наследником рода. Один из младших братьев Пауль, с которым у него был один год разницы, и сестра. На момент смерти матери Альфии еще не исполнилось двух лет. Сразу же после похорон баронессы де Кунц девочку забрала старшая сестра покойной. Так что в холодном, обнищавшем и запущенном замке осталось жить всего пять человек.
Сам барон, который за веселыми гулянками, кажется, особо и не заметил, что овдовел, два осиротевших мальчишки — добродушная кухарка Салли и Петерс, носивший громкое звание мажордома. На самом деле выполнять ему приходилось всю мужскую работу по дому: от колки дров до ухода за единственным породистым жеребцом барона Вихрем. Петерс даже косил траву на корм животине, иначе жеребец стоял бы в конюшне голодным. Ну, или отец велел бы давать коню овес и пшеницу. Тогда голодать пришлось бы и детям, и слугам.
Периодически в семье появлялись деньги: барон-отец в очередной раз продавал соседям то небольшой лесок, то богатый заливной луг, лучший в баронстве, то озерцо, в котором раньше ловили и запасали рыбу на всю зиму. Как только деньги попадали в руки де Кунца-старшего, он небрежным жестом швырял несколько монет на стол перед Салли и говорил:
— Возьми, купи там детям что-нибудь. Меня сегодня можно не ждать, вернусь поздно.
Никто его, в общем-то, не ждал: все знали, что пока барон не прогуляет все до последней копейки и не наделает новых долгов, домой он не вернется. Благо, что до герцогского города было всего четыре часа верхом, и трактиров там существовало великое множество. А также изрядное количество неродовитых дворян, которые все еще считали за честь принять в своем доме барона.
Скорее всего, распродав остатки земель, которые не принадлежали к майоратным, барон скатился бы в нищету окончательно. Но, на счастье наследников, однажды крепко побитый в городе заимодавцами, которые уже отчаялись получить назад свои деньги, барон сверзился с лошади на подъезде к замку и сломал шею.
Когда служащий герцогской канцелярии приехал разбираться в делах малолетних наследников, он сидел над бумагами и долговыми расписками больше трех дней. А потом с очень странным выражением лица сообщил Вильгельму:
— Думаю, молодой барон, вашему отцу необыкновенно повезло.
Из земель уцелели только и исключительно майоратные четыре деревни. Но и они были почти полностью разорены. За баронством числилась огромная сумма задолженности герцогской казне и другие довольно неприятные долги. В основном карточные и винные. Потому до совершеннолетия наследника герцогом был поставлен управляющий, а оба недоросля отправились проходить службу в казармах.
Свое детство до смерти матери Вильгельм вспоминал с теплотой и нежностью. Матушка, рано состарившаяся и давно уже не интересующаяся ни нарядами, ни отсутствием драгоценностей, ухитрялась поддерживать в доме теплую атмосферу. Худо-бедно, у мальчишек целых два года был учитель, который преподавал им азы грамматики-математики. Была собственная, хоть и убогая по части меблировки, зато теплая детская, где зимой топили каждый день. В замке всегда хранились запасы еды, которые мать расходовала разумно и экономно. И хотя к весне некоторые дни приходилось ограничиваться только скучными постными кашами, но в целом голодать никто не голодал. Более того, баронесса даже умела сохранять до весны урожай яблок и зимних груш, которые аккуратнейшим образом под ее надзором собирали с нескольких старых деревьев.
После же ее смерти основной пищей детей стали каши на воде, которые поливала собственными слезами добродушная Салли. Бог весть как, из скудных средств, выделенных бароном, она ухитрилась выкроить несколько монет на цыплят и развести небольшой птичник прямо в половине конюшни, благо, что хозяин сам туда практически не заглядывал. Так что, по крайней мере, жареные и вареные яйца заменяли детям все белки, жиры и углеводы. Без ухода яблони и груши урожай давали год от года хуже и хуже. Учитель и горничная покинули замок практически сразу после смерти бедной баронессы. Так что несколько лет, до самой смерти отца, Вильгельм занимался поддержанием жизни в старом замке. Ну, настолько, насколько мог и умел.
Первый раз он принес заячью тушку домой, когда ему было одиннадцать лет. Не зря же он, терпеливо снося сперва недоверие, а потом и насмешки деревенских мальчишек, мотался с ними целыми днями. Вильгельм научился удить рыбу, и котелок ухи иногда был просто спасением от надоевшей пустой овсянки. Вместе с деревенскими подростками баронет ходил в лес за грибами и ягодами, не стесняясь волочь домой корзину через всю деревню. Главное было: не попасться на глаза отцу.
При всей своей безалаберности папаша крайне любил поговорить о собственной голубой крови и о том, что со смердами обходиться нужно построже. А уж если бы догадался, что со смердами дружит его родной сын, скорее всего, выпорол бы. А так в старом замке даже установилось некое равновесие: отец не лез с указаниями, лишь бы знал, что Вихрь вычищен и накормлен, а к приезду самого владетельного барона затоплен камин и готова шипящая жареным салом яичница. А дети старались не попадаться под руку похмельному родителю во избежание затрещины или оплеухи.