Красная королева
Шрифт:
Сейчас мне тридцать два года. Я — высшая власть на огромном куске территории. У меня есть дочь и сын: умные, образованные, замечательные! У меня есть право казнить и миловать. Но у меня нет даже крошечного клочка чего-либо для себя лично. Ни одна из привилегий власти не доставляет мне настоящей радости. Ни огромные средства, которые я могу потратить на что угодно, ни роскошная одежда и драгоценности, ни сама эта чертова корона, за которую приходится так дорого платить. Все, что меня держит — дети. Это много, конечно, но…
Я испытывала к Вильгельму сложные
Разумеется, придворное болото периодически предписывало мне некие тайные романы. Но поскольку я просто боялась навредить своим поведениям детям, я ни разу, ни на миг никому из окружающих мужчин не дала ни малейшего шанса.
А ведь за эти годы каких только попыток не было! Начиная с двоюродного племянника посла Сан-Меризо лорда Ферзона, Женуаза де Флери, о котором мне писал сам отец король. Разумеется, он не писал напрямую: дочь моя, возьми этого мужчину в постель. Конечно, нет. Но в письмах отец восхвалял этого красавца как одного из самых умных и преданных престолу людей, всячески демонстрировал мне свое расположение к нему и даже рекомендовал в случае каких-то затруднений спрашивать у него совета. Со временем эти рекомендации становились столь навязчивы, что графу де Тауффе пришлось инсценировать небольшую компрометирующую Женуаза историю, воспользовавшись которой, я и отправила красавчика из Луарона. Отец гневался, но мне его гнев жить не мешал.
Со стороны герцогских домов были предприняты не одна и не две попытки подсунуть в мою постель старших и младших сыновей, всевозможных кузенов и прочих троюродных родственников. Такие персонажи вычислялись графом Тауффе на раз: все они были излишне смазливы, пользовались успехом у дам и, как правило, имели личные долги. Таких историй я избегала весьма тщательно, понимая, в какое болото это может привести.
Вильгельма я знала давно. Выбрала его не только сердцем, но и разумом. И именно за него готова была воевать со всем светом.
Глава 24
К концу лета, когда все члены моей семьи съехались во дворец, я поняла, что разговор о моей личной жизни неизбежен. Подозреваю, что и сын, и дочь не раз слышали придворные сплетни, но заговаривать со мной об этом пока не рисковали. Тем не менее я заметила, что Алехандро стал излишне молчалив, а Элиссон как бы затаилась, стараясь свести наши девичьи посиделки к некоторой формальности.
С Софи все оказалось достаточно просто: мы вообще не обсуждали эту тему. Просто вскоре после возвращения из путешествия она однажды сказала мне, глядя в глаза:
— Элен, я прекрасно понимаю и ни капли не осуждаю вас. Просто прошу, будьте осторожнее, моя королева. И если вам нужна будет помощь, вы знаете, к кому обратиться.
С мадам Менуаш, которая давно и привычно стала для меня Жанной, разговор сложился даже чуть более деловой. Я попросила о помощи, и она ежедневно варила для меня
— Это хорошо помогает, но… Ваше королевское величество, довольно часто только Господь может решить, посылать ли женщине беременность.
Поскольку ни она, ни Софи не были религиозными фанатичками и не морщили брезгливо носы оттого, что у королевы появилась личная жизнь, то можно сказать, что эта новость не подорвала наши отношения. А вот с детьми мне предстоял весьма серьезный разговор. Надо было только тщательно выбрать время.
Однако все получилось совсем не так, как я планировала. Я думала вывести детей на пикник и там, когда они отдохнут и нагуляются, сесть и спокойно поговорить, объяснив им все как есть. Мне было немного страшно, я опасалась детской категоричности и непонимания. Однако все получилось одновременно и болезненней для них, и доходчивей.
В последнее время я раньше «отходила ко сну». Мне необходимо было немного свободного времени для себя. Я зашла к Элиссон пожелать ей спокойной ночи и застала у нее Алехандро. Они о чем-то шушукались и весьма нервно отреагировали на мое появление. Я видела, что Элиссон успокаивает брата. При этом и сама она не выглядела слишком уж веселой. В общем-то, я понимала, о чем разговаривают дет, и решила больше не тянуть с беседой.
По примеру моих апартаментов, в комнате Элиссон в неглубоком эркере был устроен маленький уютный уголок, где она могла посидеть, например, с Эмили, болтая обо всем, но не давая возможности фрейлинам, гувернанткам и горничным подслушать. Сейчас дети сидели там, в этом самом эркере, настороженно глядя на меня. Я остро почувствовала, что откладывать беседу больше не стоит, и громко распорядилась:
— Дамы, оставьте нас одних! — фрейлины, шурша юбками, торопливо кланялись и покидали комнату. Сын встал, уступая мне место, и я попросила: — Алехандро, принеси, пожалуйста, стул для себя.
Некоторое время мы сидели молча, не глядя друг на друга. Первой, как я и ожидала, не выдержала дочь:
— Мама… Сегодня я слышала разговор… Это отвратительно! Как они смеют?!
— Такие сплетни, моя девочка, действительно отвратительны.
— Значит, все это вранье?! — на лице Элиссон проступило четко видимое облегчение. Она выглядела как человек, скинувший с плеч неподъемную ношу.
На секунду возникла пауза: я поняла, что дала дочери ложную надежду, и сейчас не знала, как подойти к теме беседы. Меня практически спас Алехандр, который, заулыбавшись, выпалил:
— Вот видишь! Все это просто дурацкие сплетни, наша мама совсем не такая. И ты это отлично знаешь! Она регент королевства и чтит память отца. Наш отец был великим человеком, все об этом знают!
Проводить с девочкой-подростком и двенадцатилетним мальчишкой беседы на тему морали — штука безумно сложная. Мне стало страшно, что я не смогу объяснить, что чувствую и понимаю сама. Однако ждать, пока дворцовые сплетники сделают за меня работу, не забыв дать оценку моему поведению, я тоже не могла.