Красная волчица
Шрифт:
— Вот ирод-то.
— Не далось ему богатство. И запил отец дико, по-лесному: буйствовал, дрался, с ружьем по деревне бегал. Все, кто в доме нажито было, спустил. И меня-то, молодёшеньку, пропил: только семнадцатый годок пошел, выпихнул замуж — гулеванить надо было. Так вот от вина и сгинул: в горячке в реку кинулся. А мать, от побоев чахлая, тоже вскорости померла. А я так в девушках и не походила, не покрасовалась. Ладно, хоть муж добрый попался, работящий да ласковый.
— Я помню, как тебя из Юрова привезли. Мы хоть совсем маленькими были, а бегали на тебя посмотреть.
— Не привирай. Тебе лет шесть о ту пору было, где упомнишь?
— Истинный крест, помню. Мы у порога столпились. Захар-то твой нас еще леденцами угощал.
— Верно, угощал, — удивилась Семеновна. — Мы с ним в Юрово в магазин заходили. Там он их три коробочки купил. Это, говорит, для мелюзги. Ведь придут на тебя поглядеть. Все это как сейчас помню.
— Я бы с чего врать-то стала? И мой Федор рядышком стоял, он на два годка постарше был. Потом уж, когда я заневестилась, он и говорит: «Я тебя, Глаша, полюбил еще тогда, когда у Захара-медвежатника свадьба была». Вот выдумщик. Какая уж там любовь, когда сопли-то мать вытирала.
— Бедовый он у тебя был, песенник.
— Не говори. Где он, там и веселье. Будто знал, что недолго ему жить. Бывало, я что-нибудь запечалюсь, он подойдет, руку на плечо положит, заглянет в глаза: «Полно тебе голову вешать. Давай-ка лучше песню сыграем». Заведет веселую. У меня на сердце сразу полегчает. Теперь бы души в Гане не чаял…
Много лет уж минуло, а ту беду помнит до сих пор Семеновна. Мужики охотились у Седого Буркала. Федора шатун подкараулил. Насел сзади, ружье выбит, подмял под себя. Федор-то нож выдернул, воткнул его под лопатку зверю, да тот успел его покалечить: руку изжевал, грудь порвал. Федор дополз до зимовья, но крови сильно много потерял. Пока везли его в Матвеевку, он все Глашу звал. У деревни замолчал. Охотники посмотрели, а он уж помер.
Семеновна вздохнула.
— Ты-то тоже мастерица петь была.
— Певала. Да только в девках-то тоже мало довелось повеселиться.
Тетя Глаша подперла щеку рукой и тихо запела: Цветет, растет черемушка
В зеленом саду.
Не так тонка, как высока,
Листом широка.
Семеновна отложила вязание и подхватила песню: Нельзя, нельзя черемушку
Неспелую брать,
Неспелую, незрелую,
Неушленькую,
Неспелую, незрелую,
Неушленькую.
Нельзя, нельзя девчоночку
Несватану брать.
Нельзя, нельзя девчоночку
Несватану брать,
Несватану, невенчану,
Незаручену.
В сенях что-то стукнуло. Тонко скрипнуло, нешироко открылась дверь. Закутанная в клетчатый полушалок, несмело переступила порог Дуся, в нерешительности остановилась у дверей и робко поздоровалась.
— Да ты. че, Дуся, жмешься-то к дверям, проходи, — пригласила ее Семеновна.
— Шла мимо. И показалось, вродё поют у вас. Уж, думаю, не гулянка ли какая.
Дуся рукавицей сбила снег с носков валенок и прошла к дивану.
— Какая теперь гулянка, — махнула рукой тетя Глаша. — Мы вот со старуней веселимся.
— От Максима-то есть письма? — спросила Семеновна.
— Ноне прислал письмо. В Забайкалье, в Даурской степи служит. Пишет, какое худое место. Леса нет. Ветер поднимется, камни летят.
— Надо же, — покачала головой тетя Глаша. — И об чем начальники думают? Или другого места на земле нет?
— И Сергей там же на границе служит, — продолжала Дуся. — А вот встретиться никак не могут.
— Там, в чужом-то краю, разве разыщешь, — вздохнула тетя Глаша.
— Бабушка, — обратилась Дуся к Семеновне, — ты завтра не поводишься с моей Варей? Ей хоть и пятый годок, Да одну-то не бросишь.
— А ты, моя-то, куда собралась?
— Дрова возить для школы и интерната. Свекровка с утра до ночи в интернате поварит.
— Че не посидеть-то? Тут еще бабы просили. До кучи-то им веселей будет.
— Да и я помогу, — вызвалась тетя Глаша.
— Спасибо. До свидания.
Глава VI
У подножья гольца в густом сосновом бору горел костер. Рядом Димка теребил кедровок. Андрейка обдирал белок, нанизывал тушки на рожны и ставил их к костру. Ему помогал Вадим. Охотники решили, пока тепло, опромышлять дальние угодья, а ближние приберечь на холода. Ятока вынула из мешка продукты. Нарезала ломтями хлеб.
— Завтра еще день проживем — да к зимовью идти надо.
— Я сегодня глухаря стрелял, — сообщил Вадим.
— Ну и что? — поднял голову Андрейка.
— Падать стал. Но у земли оправился и утянул за распадок. Искал я его там в чепуре, искал, но так и не нашел.
— Оленя бы спромышлять, — мечтал Димка. — Сегодня целый табун с гольца на мари прошел. Испугал их кто-то. Махом бежали.
— Поди, от Красной Волчицы уходили, — предположил Андрейка.
— Нету Красной Волчицы. По первому снегу увела она свою стаю в верховье Каменки. Я следы видела, — сказала Ятока. — Там зиму жить будет, на мелких снегах. Сегодня на нору в камнях наткнулась. Она тут весной щенится.
— Хоть раз бы взглянуть на нее, — мечтал Димка.
— Теперь вы — охотники. В тайге жить будете. Все увидите, — сказала Ятока.
Немногие встречали эту загадочную таежницу. Красная Волчица иногда неожиданно появлялась перед охотниками и тотчас исчезала, как наваждение. И потом долго ее никто не встречал. А те немногие очевидцы терялись в догадках: на самом деле видели они Красную Волчицу или померещилось. И длинными ночами у лесных костров сочиняли о ней легенды. Проходили годы. Легенды обрастали все новыми и новыми подробностями. Так вот и жил в горах призрак Красной Волчицы, окутанный тайной. Он был плотью тайги, ее смелым духом. И надо было родиться в горах, чтобы в постоянном риске, в опасностях находить красоту жизни.