Красная волчица
Шрифт:
Он выследил белку, подстрелил ее, ободрал, шкурку положил в карман. Сегодня он был без поняги: лямка давила больное плечо. Подошел к колодине, смахнул снег с нее, присел. Эта беспомощность угнетала Димку. Только сейчас он понял, как прекрасно, когда твои мускулы налиты силой и ты идешь с хребта на хребет, не чувствуя усталости. Прибежали собаки. Ушмун хмуро посмотрел па Димку, его взгляд говорил: «Эх, охотник». С пренебрежением отвернулся, лег и стал с подушечек лап скусывать снег.
Чилим подбежал к Димке, ткнулся в колени, лизнул руку. Димка здоровой рукой потрепал его по загривку.
— Ничего, оклемаюсь.
Чилим
Димка поправил сыромятный ремешок, на котором висела рука, и встал.
— Пойдем по закрайку хребта. Может, одну-две бельчонки еще найдем.
К зимовью Димка пришел в сумерках, пять белок принес. Все лучше, чем ничего. Вскоре пришли Вадим с Андрейкой.
В зимовье сумрачно. Керосин кончился. Парни из куска жести сделали коробочку, налили в нее медвежьего сала и положили тряпичный фитиль. Димка возле стола полистал книгу.
— Ничего не видно.
— Давайте спать, — предложил Вадим. — Времени-то, наверное, около полуночи.
Вдруг за зимовьем шумно повскакивали собаки и с лаем кинулись по дороге.
— Мама, наверное, идет, — оживился Димка.
Они накинули на себя одежонку и вышли. Всходила луна. Вершины гор залиты бледным светом. Собаки вернулись и стали укладываться спать под деревьями.
Вскоре на тропе появилась Ятока. За плечами у нее была объемистая котомка. Ятока, опираясь на посох, подошла к парням.
— Здравствуйте, мужики.
— Здорово.
Димка шагнул к матери и протянул руку, чтобы помочь сиять котомку, но его опередил Вадим. Ятока облегченно вздохнула, кивнула на руку Димки, которая висела на сыромятном ремешке.
— Что с рукой?
Димка мялся, не знал, что сказать.
— Медведя промышляли. Вылетел из берлоги, да лапой задел по плечу.
— Добыли его?
— Добыли.
Ятока вошла в зимовье, разделась, села на нары, достала трубку и закурила.
— Как там, на фронте? — нетерпеливо спросил Димка.
— Совсем к Москве подошли фашисты.
— Наполеон тоже до Москвы доходил, — проговорил Вадим.
— Письма есть? — спросил Димка.
Ятока не ответила. Она курила трубку, смотрела на слабый огонь коптилки,
— Ты что такая, мама?
— Будь проклята эта война!
— С папкой что-то случилось?
— У нас в доме горе, и у вас, Андрейка.
Ятока достала из-за пазу ли письмо Василия и подала Димке. Димка развернул помятый тетрадный листок и стал читать;
«Дорогие мои, мама, Ятока и Дима, здравствуйте. Мне кажется, что я вас не видел сто лет. Скучаю. Нахожусь сейчас в госпитале на Урале. Задело малость осколком от снаряда в грудь и контузило. Но страшного уже ничего нет. Операция прошла успешно. Отходит и голова. Месяца через полтора врачи обещают поставить в строй.
А теперь все по порядку. Наша дивизия прибыла в Москву. Ночью мы заняли оборону. Моя рота окопалась в местечке Холмы. На рассвете фашисты пошли в атаку. Мы отбили. Тогда они бросили на нас танки. Наши поднимались им навстречу со связками гранат и зажигательными бутылками. Сема находился на правом фланге. Он был ранен в бедро и левую руку. Парни четыре танка подбили, но один прорвался к окопам. Тогда Сема взял у убитого солдата связку гранат, вылез из траншеи, встал, но бросить гранаты у него не было сил. Он прижал гранаты к груди и… Танки к Москве не прошли. — У Димки дрогнул голос. Андрейка плакал, Вадим сжал на коленях кулаки. Ятока молча курила трубку. — Андрей, будь мужчиной, — продолжал читать Димка. — Ты потерял отца, а я брата и друга. Нет таких слов, чтобы утешить тебя в этом горе. Одно тебе обещаю: мы отомстим фашистам за каждую каплю крови, пролитую нашими товарищами, отомстим за слезы матерей и вдов. Теперь ты в отлете за свой дом. Помоги матери перенести эту беду».
Димка опустил листок. Ятока положила руку на плечо Андрейки. Андрейка уткнулся ей в колени. Плечи его вздрагивали от рыданий.
— Как там мама? — сквозь слезы спросил Андрейка.
— Однако, шибко убивается. Бабушка с дедушкой места себе не находят. Ты сходи к ним. Поглядят на тебя. Сему молодого вспомнят, однако, легче им будет.
— Я сейчас пойду, — вытирая слезы, выпрямился Андрейка.
— Пошто в ночь идти? Тайга… Утром пойдешь.
Глава XI
По узкой лесной троне, горбясь, медленно бредет Семеновна. На пей темная плюшевая курмушка, готова покрыта шалью. В руке ветка кедра. Смотрит Семеновна на тропу, но не видит ее, оступается. Непослушные ноги тяжелеют.
Давно это было. Как-то Захар Данилович поехал за сеном. Морозы уже стояли. Миновал Белый яр. Там перекат. На нем парит маленькая полынья. А в полынье два лебедя плавают. Отощали от голода и холода, не могут подняться. Привез их домой Захар Данилович, в хлеву им загородку сделал. Прожили птицы зиму, оправились. А весной их отпустили на волю. Нынче осенью Семеновна пошла на речку бельишко полоскать. Из-за гор стая лебедей появилась. Два лебедя отделились от стаи и давай кружить над Семеновной. Хоть и птицы, но доброту человеческую не забыли. «Надо Захарушке рассказать об этом, — думала Семеновна. — Кричали они, должно быть, о нем спрашивали».
Семеновна, прислонившись к дереву, перевела дух и снова медленно побрела в гору. Устало бьется сердце. Сколько горя носит оно в себе. Если упадет на него еще хоть одна капля людской беды, не выдержит. И торопится Семеновна в горы, чтобы здесь, среди родных могил, хоть чуточку облегчить его.
«Про внука бы не забыть рассказать, — перебирала в памяти важные новости Семеновна. — Ятока приходила. Говорит, охотник добрый стал. В тебя пошел, Захарушка. Сколько раз вы во сне мне грезились. То в лодке вместе плывете, то провожаю я вас на охоту. А недавно видела, будто собираем мы ягоду. Ягода рясная, крупная. Я подумала, к слезам это. О внуке все печалилась. А горе-то пришло с другой стороны».