«Красное и коричневое» и другие пьесы
Шрифт:
Д е в у ш к а. Да еще этот транзистор… Прошу тебя, иди отсюда, потому что мне через час — к портнихе.
Ю н о ш а. Что репетируешь?
Д е в у ш к а. Тебе это безразлично, ты сейчас ломаешь голову, как бы со мной поговорить…
Ю н о ш а. Если хочешь, можем поиграть вместе.
Д е в у ш к а. На чем ты играешь?
Ю н о ш а. На транзисторе.
Д е в у ш к а. Мог бы хоть на трубе выучиться.
Ю н о ш а. Не могу.
Д е в у ш к а. Почему?
Ю н о ш а. Музыка мне противопоказана. Били меня в детстве.
Д е в у ш к а. За что били?
Ю н о ш а. Учился на скрипке. Как-то отец мне говорит: «Или играй, или брось эту скрипку!» Я спросил, куда мне ее бросить, и он влепил мне пощечину.
Д е в у ш к а. Велика важность — пощечина! Мать разбила скрипку о мою голову. Представляешь, какая у меня голова была восемь лет назад? Интересно, а Моцарта в детстве тоже били?
Ю н о ш а. Не хватало еще, чтобы Моцарта били. Кто такой его отец, чтобы бить Моцарта?
Д е в у ш к а. Да в детстве!
Ю н о ш а. Бить Моцарта — ты что, сдурела?
Д е в у ш к а. Знаешь, катись-ка отсюда, очень тебя прошу. Мне надо побарабанить еще хоть полчасика.
Ю н о ш а. Да не могу я уйти, ты не понимаешь! Барабань себе, сколько хочешь, а у меня тут дело есть.
Юноша достает из-за дымохода куски стекла. Вынув из кармана газету, поджигает ее и начинает коптить стекла. Девушка склоняется над горящей газетой, прикуривает сигарету.
Вот так… Ты, конечно, слышала, что будет солнечное затмение? Читала в газетах?
Д е в у ш к а. Меня больше к телевизору тянет.
Ю н о ш а. Полное солнечное затмение! Соображаешь, что это значит? Вот сейчас вот оно произойдет, а потом жди его еще сто лет — и неизвестно еще, дождешься ли. Весь мир об этом знает, а ты — нет.
Д е в у ш к а. Велика важность.
Ю н о ш а. Бывает, конечно, аполитичность, но чтоб до такой степени…
Д е в у ш к а. При чем тут политика — в солнечном-то затмении?
Ю н о ш а. А ты думаешь, солнце светит так просто, за здорово живешь?
Д е в у ш к а. А для чего же?
Ю н о ш а. Дело вообще не в том, светит оно или не светит. Через полчаса, к примеру, оно погаснет.
Д е в у ш к а. Ну и что?
Ю н о ш а. А ты что, даже не задумываешься, почему это происходит?
Д е в у ш к а. Думай не думай — это случится. Мне абсолютно все равно.
Ю н о ш а. Это у тебя от барабанов.
Д е в у ш к а. Думаешь, я всю жизнь буду бить в барабаны? Для меня это просто отдушина. Так я освобождаюсь от нервного перенапряжения. Стоит только ударить в барабаны — и становится легче. Это вроде отдушины… У каждого человека должна быть какая-то отдушина.
Ю н о ш а. Ты это где-то слышала — голову даю на отсечение, ты не сама это придумала!
Д е в у ш к а. Все мы что-то где-то слышали… По-твоему, люди каждый раз все заново выдумывают? Было когда-то десяток-два гениев, а потом с помощью средств связи весь мир постепенно узнал одни и те же истины…
Ю н о ш а. Каждый человек — это что-то новое! С него начинается что-то такое особенное, что не присуще никому другому.
Д е в у ш к а. Воображаешь, ты что-то мне доказал?
Ю н о ш а. А почему я должен тебе что-то доказывать?
Д е в у ш к а. Чтобы меня убедить.
Ю н о ш а. Скажи, этот дымоход доказывает что-нибудь вон тому дымоходу?
Д е в у ш к а. Так ведь то дымоходы. А мы ведь — люди.
Ю н о ш а. Дымоходы, люди — все едино, моя дорогая… Я сказал «моя дорогая» — и вдруг почувствовал, что люблю тебя. Я говорю совершенно серьезно. Но если ждешь, что я сейчас начну читать тебе стихи, — значит, думаешь, что я тебя не уважаю. Мне нечем тебя «охмурять» — я нигде не путешествовал, и рассказывать мне не о чем. Вот он, транзистор, — все, чем могу похвалиться. Своими руками сделал, если только ты способна это оценить…
Д е в у ш к а. Коробка из-под чего?
Ю н о ш а. Халва в ней была. На семи полупроводниках. Правда, полупроводники я не сам делал. Все остальное — по схеме. Вот тут катушки… В общем, можно сказать, своими руками сделал. Если это тебе интересно, я, конечно, польщен. Труд как-никак. Почти изобретение. Да, изобрел это кто-то другой, до меня, я собрал его по чужим чертежам, но для человека безо всякой подготовки это тоже достижение. В конце концов, дело не в изобретении, а в том, что это меня увлекает. У меня есть увлечение. Где-то я читал, что, когда начинают говорить об увлечениях, дело плохо. Это, говорят, увлечения, и необходимо принимать меры. Почему принимать меры? Надо принимать меры против тех, у кого нет увлечений. И вообще я могу тебе многое об этом рассказать, если тебе интересно, конечно. Понимаешь, меня-то эти мои рассуждения очень волнуют. Но это уже от самолюбия.
Д е в у ш к а. Ш-ш-ш! (Показывает на люк, который медленно открывается.)
Девушка и Юноша быстро прячутся за одним из дымоходов. Из люка появляется Т е т к а с корзиной, полной выстиранного белья. Тетка из тех, которым свойственно разговаривать самим с собой или с воображаемым собеседником. Она говорит, развешивая белье.
Т е т к а. Сорочки, простыни, трусы, комбинации… Вот я вас развешаю, будете сохнуть. Перво-наперво гляну, как веревки натянуты. Так. Хорошо. (Обращается к воображаемой кошке.) Брысь! Брысь отсюда! Нечего болтаться под ногами.
Ю н о ш а. Она разговаривает с кошкой. Это у нее с тех пор, как ее кошка сдохла.
Т е т к а. Я знаю, что говорю. Думаешь, ежели я необразованная, то, значит, глупая? Ты на них внимания не обращай. Им делать нечего, вот и выдумывают. Слушай, что я тебе говорю. Это солнечное затмение русские придумали. Третьего дня мне Донка Леферова в очереди сказала. Она с начальством якшается, уж она-то все знает. Ну вот, кто-то ей там сказал: русские решили закрыть солнце — чтоб американцев постращать. А те твердят по радио: мол, это враки, мол, это природа сама устроила затмение, чтобы всем доказать, что есть бог!.. Но я американцам не верю. Им бы только президентов убивать. Всех своих президентов поубивали. И еще, говорят, будем убивать. Государство называется. (Кошке.) Да перестань ты! Стану я слушать твои сплетни!.. Слушай лучше, что я тебе скажу… Может, эти русские и закроют солнце, почему не закрыть? Они когда-то собаку в небо запустили, и она летала, а потом и людей запускали. Впрочем, меня это не касается. А то потом скажут: что ты суешься не в свое дело? Ведь когда я насчет картошки сболтнула, как меня потом чистили на агитпункте. Не стану я в это соваться, однако насчет американцев согласна: какое ж это государство? Понаехали четыреста-пятьсот лет назад невесть откуда — ну разве это нация? Да ладно, пускай, какой ни на есть — народ, только что-то ни про их Бетховена не слыхать, ни про Медичи. Ружья им все подавай… Смотришь на них в кино — жуют да жуют. И что это они все жуют? Жуют и болтают. И ходят-то не по-людски, а все как-то выпендриваются. И орут: «О-хо-хо! О-хо-хо-о-о! Хайду-ю-ду-у-у!..» И чего ж это они орут? Ну скажи на милость, чего орут-то?