Кража по высшему разряду
Шрифт:
А его мамаша и сегодня не бедствует. Кто-то за ней очень пристально присматривает», — продолжала размышлять Инна и, словно в доказательство своих мыслей, услышала от пожилой дамы слова, от которых мурашки вновь побежали по спине:
— Помню, однажды мы праздновали день рождения Никиты в кабинете начальника тюрьмы… — Старушка заговорила об этом самым будничным тоном, словно речь шла о корпоративе в ближайшем кафе. — И представьте себе, этот интеллигентный и порядочный человек честно предупредил меня, чтобы мы с сыном были осторожней. Слишком многие были заинтересованы в скоропостижном исчезновении моего Никитушки.
— А почему вы думаете,
— Потому что, едва Никиту оправдали и выпустили на свободу, они подослали к моему доверчивому мальчику этого прохиндея, этого мерзавца-травника. А я ничего не могла сделать. Он словно загипнотизировал Никиту. Отравитель называл себя народным лекарем и пичкал Никки подозрительными снадобьями. Втерся к мальчику в доверие, словно колдун. Понятно, что сын после нескольких лет, проведенных на нарах, чувствовал себя отвратительно. И выполнял все назначения отравителя. А итог был страшным. Врагу не пожелаю.
Вскоре после освобождения из тюрьмы у Никиты случился обширный инфаркт со смертельным исходом. Такие яды науке и спецслужбам давно известны, и мой бедный Никки стал их очередной жертвой…
«Боже, что за бред сумасшедшей? Средневековый отравитель… — Инна чувствовала, что начинает терять терпение. — Ну, прямо оперный злодей, аптекарь Бомелий из „Царской невесты“!»
Сон улетел, так и не успев окутать Инну северным тяжелым покрывалом. Гостье почудилось, что вещи в комнате задвигались и зашелестели, а один из предков графини, до того степенно взиравший с портрета и, казалось, внимательно прислушивавшийся к беседе, даже слегка кивнул в подтверждение сомнительной версии хозяйки.
— А разве у пятидесятилетних, руководящих серьезным делом и много работающих мужчин не бывает инфарктов? Тем более что им обычно некогда следить за здоровьем, — робко спросила журналистка.
— Бывают. Только не в нашем случае, — отрезала хозяйка. — Мой Никки был еще молодой, спортивный и жизнерадостный мужчина. Недавно вновь женился и очень хотел жить. Такие люди не умирают ни с того ни с сего.
Так-так… Вздорные фантазии старухи недоказуемы. Это ясно, как то, что Никита Покровский был отнюдь не ангелом. Любой издатель, кому Инна перескажет этот разговор, сочтет старуху сумасшедшей, а значит, с рукописью потом хлопот не оберешься. Кто из издателей захочет связываться с криминальной мемуаристкой? И вообще Инна Морозова работает в другом жанре.
— Никки следил за своим здоровьем, как космонавт, — спокойно, словно читала лекцию на кафедре, продолжала хозяйка. — Он задумал демократический прорыв в сфере новых технологий. Эта без преувеличения техническая революция ликвидировала бы лишние звенья в технологической цепочке, многие бы тогда лишились солидного заработка и своих мест, вот сына и убрали. Словом, Никитушка заступил на территорию чужих кланов. А главное, отказался сдать своего босса. В Петербурге, моя дорогая, все очень тесно переплетено, это вам не ваша огромная Москва, где денег и возможностей немерено. Мы здесь все варимся в одной кастрюльке. Когда один петербуржец задумывает новый проект, у другого изо рта тут же уплывает жирный кусок.
«М-да, весьма лакомый кусочек был в руках у сына старухи, если кто-то, как уверяет Полина Андреевна, решился заказать его убийство, — подумала Инна. — Убрать Никиту Покровского, не последнего в городе человека, — это вам не бомжа на Васильевском паленой водкой опоить и в залив сбросить», — продолжала размышлять она, кивая Полине Андреевне невпопад. Журналистке не терпелось хорошенько обдумать все вновь открывшиеся жутковатые обстоятельства. И принять к завтрашнему дню поистине гамлетовское решение: писать или не писать?
Наскоро попив чаю с роскошным тортом, украшенным свежей малиной и взбитыми сливками, гостья простилась с Пиковой дамой, пообещав непременно явиться пред ее стальные очи завтра.
На обратном пути Инна вспомнила про Изольду, которая давно ждала ее в кафе на Васильевском острове, и припустила к метро — на станцию «Невский проспект». По дороге она достала мобильник. Тот, по счастью, был пока в зоне действия. Инна прислонилась к стенке и послала московской подруге очередную эсэмэску:
«Мусик, я в отчаянии. Здесь одни маньяки, графини и отравители».
Телефон запищал через пять минут:
«Одевайся теплее, а то в Питере метель», — советовала подруга. Как всегда, Машка писала только по делу. Инна как-то сразу успокоилась. Тонкая ниточка, связывавшая ее с Москвой, вновь завязалась. Инна знала: Машка подскажет выход из любой ситуации, даже самой безнадежной. И, улыбнувшись своим мыслям, Инна едва не проехала нужную станцию.
ИЗОЛЬДУ ПРИВОЗЯТ НА ТАЧАНКЕ
В роду Изольды всегда рождались красавицы. Быть ослепительно красивыми для женщин этой семьи казалось таким же естественным, как для других иметь, к примеру, два уха, поэтому никто из близких давно не обращал на их притягательную и изысканную внешность особого внимания. А незнакомые внезапно и надолго застывали в изумлении. Между прочим, мужчины в этой семье могли быть какими угодно: и низенькими, и корявыми, и невзрачными, на облике их дочерей все эти недостатки почему-то не сказывались. Ген красоты передавался из поколения в поколение по женской линии вопреки явной ненаучности этого факта.
Бабушка Ольга, приехавшая в Питер из Минска в конце двадцатых, поражала жителей Северной столицы тонкой талией, огромными серыми глазами и золотистыми волосами, уложенными волнами по тогдашней моде. А еще особым, наверное, польским шиком, с которым она повязывала косынки и закалывала брошки. Ольга имела редкую для женщин той эпохи специальность врача-психиатра, занималась в ординатуре под руководством профессора Шмидта, любимого ученика самого академика Павлова, и главным результатом этой учебы стало появление на свет ее дочери Изольды. Впоследствии Ольга не раз рассказывала (особенно она любила это делать в больших компаниях, откуда содержание всех разговоров плавно перетекало в Большой дом), что привезла Изольду из роддома на тачанке. Но как ни странно, этот политически безупречный факт биографии никак не сказался на благородной внешности и аристократических манерах дочери. Может быть, необычное имя не способствовало тому, чтобы слиться с пролетарской местностью? По правде, Ольга и дала его Изольде потому, что в душе мечтала: ее девочка предназначена не для этого серенького мирка, не для питерского коммунального быта с его общими кухнями, керогазами и убогими клеенками на кухонных столах, а для иной жизни, где житейское почти не играет роли, а главное — сила духа и интеллект, ну и, разумеется, красота, раз уж она столь обязательна для женщин их семьи…