Кремлевские звезды

Ромов Дмитрий

— А ты что сказала?

— Ну, что я могла сказать, — пожимает она плечами, — что будешь, разумеется.

— Вот, и поторопилась. Да я и стихов матершинных не знаю. Бесполезен для поэтического бомонда.

— Ну что же, — вздыхает Галина. — Придётся выслушивать нытьё Снежинского.

— Чего? — удивляюсь я. — А этот сластотерпец каким боком? Он что выбил мандат, чтобы вторгнуться на райкомовскую оргию?

— Напросился, да. Его иногда берут на мероприятия. Но зря, между прочим,

как начнёт нудить, его не переслушаешь. Напьётся, сядет рядом, руку тебе на колено положит и спрашивает, что для тебя значит быть комсомолкой.

— Так он и сегодня будет?

— Будет, конечно. Он же этот, как ты его назвал, сластолюбец, что ли? Если кто выпьет лишку, он к себе домой утащит. Девушек, разумеется. Набьёт полную квартиру и кайфует.

— Как кайфует? Насилует что ли?

Галя хохочет.

— Кто? Он? Егор, не смеши. У него там куча иностранных порнографических журналов. Будет картинки бесстыжие показывать, щупать, как дед старый. Но в постель к нему только самые страшные и самые пьяные попадают. И то не всегда.

— Какую вы интересную жизнь ведёте. Социо-культурную, ага.

— Ну так что, пойдёшь? Не бойся, тебя он к себе домой не потащит. Там только дам принимают.

— Может, и приду, если успею. А что прям реально порнухи много?

— Порнографии? Да, но это дома, я же говорю. У него несколько полок журналов и слайды всякие. Слайды — это вообще отдельная история. Выключается свет, запускается музыка, стоны и вздохи всякие, благовония индийские.

— Пипец, Галь. И сколько раз ты у него была?

— Раза три точно. Нет, четыре. Но на ночь не оставалась ни разу.

— Ясно. Где баня, говори.

— А на Химкомбинате, на производстве капролактама. Там баня шикарная. Пропуск для тебя на проходной будет лежать. У охраны спросишь, как по территории проехать.

Ну и дела. Ну и дела…

Ладно, баня баней, а дело делать надо. Я выхожу, сажусь в машину и еду в «Кавказскую кухню». Не с пустыми руками, с полным багажником джинсы.

— Здорово, разбойники, — приветствую я Цвета и двух его лейтенантов, Карпа и Михася толстого.

Карп растягивает толстые губы в улыбке, а Михась смотрит серьёзно, по-мужски, без тени веселья.

— Нормально ты тогда того кента уделал, — лыбится Карп.

Я киваю.

— Слушайте, братья, я товар привёз, целый багажник, можете сейчас по-быстрому перекидать? И давайте будем уже пробовать. Раздайте своим спекулям, да пусть уже начинают работать. И ещё я вам готов отдать коньяка ящиков сорок для начала.

— Я чё-то не пойму, — хмурит белобрысые брови Михась толстый. — Цвет, мы барыги или воры?

— Миха, — говорю я ему, подаваясь вперёд и доверительно понижая голос. — Может, ты, конечно,

и барыга, это ты для себя сам реши. Но главное то, что под тобой докуя реальных барыг и фармазонов. Ты их напряги, и пусть они на тебя пашут, врубаешься? А ты будешь сидеть, да капусту шинковать. Вернее, шинковать Цвет будет, но и вам с Карпом перепадёт. Стопудово не пожалеешь.

Карп одобрительно скалится.

— Нет, ну я ничё, — кивает Михась. — Для себя чисто уточнил.

— Конкретные вы парни, — киваю я. — Это мне в вас и нравится.

Карп с Михасем идут перегружать добро, а мы остаёмся с Цветом.

— Шустрый ты кент, — кивает он, будто с сожалением.

Что, воображаешь, как без меня будешь дела делать? Как наедешь на Ярцева и Большака, подомнёшь Печёнкина и Куренкова, да? Идиот.

— Да, Паша, точно, — хмыкаю я. — Как бы ты без меня справлялся, даже и не знаю. Расскажи, какие у нас расклады рисуются.

— Да, нормальные так-то. Чё, дела идут, контора пишет. Братва довольна.

— Так чего тогда хочет Туман, если, как ты говоришь, валить меня он не собирается?

— Нет, не то, чтобы не собирается, просто ему люди по-человечески чисто объяснили, что это неправильно будет. Что ты в деле, а то что Киргиза загасил, так типа отбивался.

— Ну, а зачем тогда какой-то сходняк, если и так ему всё по-человечески объяснили?

— Ну, братан, ты не вкуриваешь в натуре. Это же официально надо объявить, как там, прения сторон, ваше благородие, господин арбитр. Надо же решение вынести, да? Вынести и довести до всех, чтобы чики-пуки всё было. И, чтоб вопросов у народа не осталось.

— Вот, значит, как. И кто будет на этом сходе?

— Пока не знаю. Приедет кто-нибудь важный, за кем последнее слово. Ты будешь, я буду. От Тумана кто-то придёт.

— Кто?

— Не знаю.

— Джангир одноногий?

Цвет захлопывает рот и буравит меня взглядом, сводя брови в кучу.

— Он-то причём здесь? — наконец, спрашивает он.

— Не знаю я кто причём, но ты не торопишься мне разъяснить, что и как будет.

— Да я сам ещё не знаю, — говорит он чуть громче, чем нужно.

— А когда хоть сходиться будем?

— Не знаю, к концу недели, может, на следующей. Как узнаю, сразу скажу.

— Я вообще послезавтра в Москву лечу. Могу я сам авторитетного арбитра предложить?

— Ты? И кого?

— Могу Брежнева. Пойдёт?

Цвет смеётся:

— Да чё мелочиться, давай всё политбюро привози.

— Могу Абрама, — продолжаю я.

— А это с какого перепугу?

— Я с ним работать собираюсь в Москве.

— Я не понял! — с нажимом говорит Цвет. — Это чё значит? И чё ты молчишь тогда?