Кремлевские звезды
Шрифт:
Но когда мы отъезжаем подальше и открываем все окна, туманный, густой, наполненный свежей арбузной прохладой воздух, по-настоящему опьяняет.
У нужного мне дома на Пионерском стоит милицейский бобик. За рулём Хаблюк, рядом Гена. Классика.
— Здорово, Орлы! — приветствую я их.
— Здоровей видали, — недовольно поднимая бровь, отвечает Хаблюк.
— Ну что, готовы?
— Да, — тоже недовольно говорит Гена.
Видать поцапались.
— Дядь Ген, ты постановление состряпал?
— Состряпал.
—
Мы заходим в подъезд и быстро поднимаемся на третий этаж, подходим к двери и я жму на кнопку звонка. Звоню резко, дерзко и долго. По классике, по историческим лекалам. Прийти нужно ночью и сразу сломить дух подозреваемого.
— Ну где он там… — нетерпеливо шепчет Хаблюк и дверь открывается.
— Не ждал? — бросаю я, глядя исподлобья. — Быстро одевайся. Ты мне нужен!
Перед нами стоит Суходоев и обескураженно переводит взгляд с меня на Гену, с Гены на Хаблюка и снова на меня.
14. Ум, честь и совесть нашей эпохи
Я шагаю вперёд и пробиваю ему в грудину. Не сильно, так, чисто для эффекту.
— Ты чё, сучара! Плохо всасываешь? Думал я с тобой шутки буду шутить? Одевайся, я сказал! По форме! Ты у меня как герой сдохнешь!
— Чё тебе надо, Брагин?! — восклицает он и я слышу в его голосе практически страх.
Испугался, говнюк? Это хорошо. Я тебя об колено переломаю, козья морда. Выдою досуха!
— Мне нужна твоя туша! Оболочка! Ты будешь моей марионеткой! Я у тебя всю кровь высосу! Ты арестован, сука, по ордеру Гаагского трибунала!
Мои слова подкрепляются серьёзными и немного охреневшими от происходящего, лицами сержанта Хаблюка и капитана Рыбкина. Рыбкин щеголяет в Суходоевских погонах, вообще-то.
Обалдевший старлей кое-как одевается и выходит с нами к уазику.
— Куда вы меня везёте? — спрашивает жертва ночного террора, когда мы усаживаемся в машине.
— Убивать, — с вызывающей усмешкой бросает Хаблюк и закуривает.
Он выдыхает дым в открытое окно и заводит машину.
— Ты, козлина, думал я не узнаю? — продолжаю я прессовать.
— Что? — недоумевает Суходоев, зажатый между мной и Геной на заднем сиденьи бобика.
— Ты сам скажи!
— О чём ты? — пытается сохранять он независимый вид. — Между прочим, это противозаконные действия.
— Да ладно?! Серьёзно?! Противозаконные? А раньше ты о чём думал?
— Когда раньше?
— Когда каратистку ко мне подсылал. Ты вообще дебил? А если бы я её грохнул?
— Что? Что? Я… я… нет, это не то, что ты… думаешь…
— То, это именно то, кусок дерьма. Поэтому грохнуть придётся тебя. Ты вообще не втыкаешь, да?
— Я… я…
— Головка забубённая!
— Нет, это ещё до того было, до нашего… соглашения, — начинает торопливо говорить он. — Я уже отменить не мог…
— Правда что ли? И предупредить не мог? Не трахай
Он молчит. Не хочется к малолетке в подчинение, я понимаю, но надо было раньше думать.
— Значит так, слушай сюда. Вот бумага, сейчас едем проводить обыск и арест. Ясно? Работаем нормально, с понятыми, как обычно. Старший капитан Рыбкин.
— Чего? — не понимает он.
— Того! Даю тебе последний шанс, вот чего. Если будешь нормально работать, жить будешь хорошо, в шоколаде и в окружении богатых невест. Понятно? Понятно, тебя спрашиваю?
— Понятно, — не слишком уверенно отвечает он.
— А если не будешь, сядешь за попытку вымогательства. Все материалы на тебя имеются. Лёха, ты въезжаешь в то, что я тебе говорю?
Он кивает.
— С этой… с Ариной… я, правда, не знал. Мы разбежались, я думал она уехала, а она решила дело до конца довести, дура.
— Разбежались? Ты же к ней в больницу ходил.
— Ну… ходил, — кивает он. — Она позвонила, вот и ходил. Разругались. Сука… Думал, ты не допрёшь.
— Это ты зря думал. Я допру, даже и не надейся, понял? Даже не надейся. Ты, как на ладони у меня. Так, всё выходим.
Машина заезжает в неуютный двор кирпичной хрущёвки на Ноградской и останавливается. Мы выходим из бобика и ныряем в сырой, пахнущий плесенью подъезд. Кругом знаки тлена и разложения, лучшего места для этого сатира и не найти.
Поднимаемся на четвёртый этаж. Вернее, бригада останавливается между третьим и четвёртым, а я поднимаюсь на четвёртый и жму на кнопку звонка. Из квартиры доносятся звуки музыки и голоса. Открывать дверь никто не торопится, им и так хорошо. Но ничего, звоню ещё раз, теперь напористо и тревожно. Немного шухера вам в хату.
Наконец, раздаются шаги и дверь чуть приоткрывается, выпуская наружу облачко душных благовоний и стонущую музыку загнивающего запада. Я с силой толкаю дверь, но она резко налетает на что-то, производя громкий и гулкий звук. На цепочку закрылся козлёнок. В щёлку выглядывает растерянный глаз Снежинского.
— Вам кого?
— Эдик, открывай. Я за Валей пришёл.
— Брагин? — манерно, как тот самый кинокритик, тянет он. — Сюда мужикам нельзя. Только девочкам.
— Позови Валю, — говорю я.
— Хо-хо, она с тобой не пойдёт, — смеётся он, — ей с нами лучше.
— Открывай, — требую я и пинаю по двери. — Я тебе сейчас дверь вышибу и весь подъезд перебужу.
— Что-о-о!
— Валя! — ору я и снова пинаю по двери, теперь уже сильнее.
— Мужлан фабричный! — обиженно восклицает он и, чуть прижав дверь, снимает цепочку. — Валентина, скажи этому бескультурному работяге, что никуда с ним не пойдёшь.