Кремлевские звезды
Шрифт:
— Мне надо время на подготовку. Я не могу просто так взять и по своему первому желанию послать на обыск или задержание…
— Можете, конечно. Тем более, нам официальное дело не надо. Нам только этого гуся запугать. Если его арестовать по-настоящему, его же не получится выпустить? Ему тогда уже и не до того будет, чтобы кляузы свои отзывать. Это ему ничем не поможет, так? Он сядет со стопроцентной гарантией. Правильно? Ну, и, собственно, зачем нам это? Нам надо, чтобы он не просто сказал, что мол простите, был не прав, но чтобы забрал
— Красиво, но рискованно. Мне проще попытаться Новицкую скинуть и освободить Валюхе место.
— Может, и проще, да только кто даст гарантию, что именно Валю и возьмут? Ефим, ясно дело, будет за неё, но этого может оказаться совсем недостаточно. Короче, даёте народ на фиктивное задержание?
— Сегодня не успею…
— Роман Александрович, мне в этом случае придётся действовать самостоятельно.
— Действуй, если можешь, — рассердился он. — Чего тогда мне звонишь?
Так вот и поговорили, но, как я вижу, решение он всё-таки принял правильное. Подумал и согласился.
Подъезжают Паша с Игорем и поднимаются наверх. В этот момент открывается дверь, и из квартиры Снежинского выходит Хаблюк.
— Понятые нужны, — говорит он.
— Вот, пожалуйста, возьми этих, — киваю я на своих ребят.
Валю опять некому везти, да и ладно, провожу её сам, тут идти буквально десять минут.
— Зайдёшь? — спрашивает она, когда мы подходим к её дому.
— Не могу, Валюша, нужно закончить с этим эротоманом.
Я возвращаюсь в подъезд к Снежинскому и жду ещё около часа. Стою у окна над его этажом, чтобы не встречаться с девушками, покидающими квартиру после записи паспортных данных. Они выходят тише воды, ниже травы. Понимают, дело пахнет керосином.
Вслед за барышнями выходят и мои суперменты вместе с понятыми.
— А зачем гэбэшников притащил? — выглядит недовольным Гена.
— Накладочка, — пожимаю я плечами. — Но это тот случай, когда Машу каслом не испортишь.
— Ну-ну. Мы тогда поехали или что?
— Давайте, — киваю я. — Протоколы не выбрасывайте. Алексей, может придётся вызвать завтра кента этого. Не знаю ещё как дело повернётся. Но, если что, допрашивать ты будешь. Ты умеешь, я знаю.
Суходоев кивает. Ничего, я тебя приручу. Кнутом и пряником, мы же не звери. Пряники у нас хорошие, сладкие пряники.
— Дядя Гена, позови Радько пожалуйста, — прошу я. — Этого, старшего у безопасников. И товарищам своим премию не забудь выдать.
Гена, молча кивнув, уходит и появляется с Михал Михалычем.
— Чего? — хмуро спрашивает тот.
— Какой план? — интересуюсь я.
— Сейчас закончим и поедем.
— А можете этого чмыря забрать, чтоб у вас заночевал?
— Да, я бы так и сделал. Он уже родину продать готов. Да какое продать, даром отдаст. На него дунь только и рассыпется. Думаю ночь в камере сделает его максимально мягким и покладистым, желающим сотрудничать с полной самоотдачей.
— Ну так что, заберёте?
— Заберём. Не психанёт, наверное.
— Я так понимаю, вы с подозреваемым машины и аппараты будете изучать?
— Да тихо ты… Ладно пошёл я, заканчивать надо.
Мы с парнями садимся в машину и дожидаемся, пока не выведут совершенно обескураженного и растерянного Снежинского. Козёл он тот ещё, чего скрывать, но глумливого торжества я не испытываю. Даже жалко его немного, ну а что делать, проблему же решать нужно как-то. Просто так ведь с ним по душам не поговоришь.
Утром я иду к Куренкову.
— Нахера ты мне его сюда отправил? — недовольно спрашивает он.
— Для устрашения. Разговаривали с ним уже?
— С ним Михал Михалыч позанимался. Узнал, где тот порнографию добывает, у кого, почём и как долго покупает. Этот ему всё выложил. Ну, ты методы Мишины сам знаешь. Он и про анашу выложил. У него же и анаша нашлась и даже доллары. Может посадить его и награду получить? А дочка сама пусть выкручивается.
— Смешно, — усмехаюсь я. — А вы-то с ним не говорили?
— Нет, я и не буду. Не хочу, чтобы хоть кто-нибудь догадался о моей заинтересованности.
— Да, у вас налицо конфликт интересов. А я можно поговорю?
— Ну давай. Думаешь, имеет смысл? Зачем практически в открытую давать понять, что всё это постановка?
— Нет, он не допрёт. Тем более всё очень натурально вокруг. И методы дознания.
— Ну, не знаю. Ладно, иди… Пошли, отведу.
Я захожу в маленькую одиночную камеру. Снежинский сидит на нарах, обхватив голову руками и даже не смотрит в мою сторону. Звезда в шоке, походу.
— Алё, Эдик, — говорю я и сажусь рядом.
— Брагин? — удивляется он, поворачиваясь ко мне. — А тебя за что? Тебя тоже взяли?
— Меня? — я смеюсь. — Дурак что ли? Я сам кого хочешь возьму. Потому что я почти как партия — ум, честь и совесть нашей эпохи. А вот ты тупость, позор и полное бесчестие. Ни стыда, ни совести.
— Но это же… Ну как ты не поймёшь, я же не изготавливал и не продавал! Это же просто эстетическое восприятие мира!
— Ладно, хорош дурака включать, гнида. Будешь сидеть с петухами, это уж точно. Знаешь, что это значит?
У него слёзы на глаза наворачиваются.
— Потому что ты сам по себе мразь. Мало того, что ты, член областного комитета ВЛКСМ, творишь всякую непотребщину, порочащую звание комсомольца, так ты ещё и гнусный интриган и самый настоящий подонок. Ну ничего, из комсомола ты теперь вылетишь, ясно дело.
— Почему? — шепчет он. — Почему я подонок?
— Ты не знаешь? Серьёзно? А кто на меня написал донос в ЦК? Ты вообще дурак что ли?
— Как ты узнал? — отшатывается он.
— Как я узнал? Правда? Посмотри, где мы находимся и о чём говорим. Ты у меня весь, как под микроскопом. Неужели это действительно самый важный для тебя вопрос? Как я узнал?