Кремлевские звезды
Шрифт:
— Ну, вот, говорю.
— Не знаю, Бро, если по чесноку. Могу спросить, конечно, но скорее всего Туман сам будет всё выбирать. И всё и всех.
— Прямо всех? — уточняю я.
— Да. Так ты чё собираешься делать с Абрамом? Вот тихушник, мля.
— Пока только консультировать.
— А потом?
— Потом? Скорее всего будем казино делать.
— Капец, а я, значит, побоку?
Заходят парни, и разговор замолкает.
— Что значит побоку? — хмурюсь я. — Ты того что ли? У нас с тобой вон дел сколько и планов ещё больше.
— Ладно, —
— Ну, а в чём проблема? — щурюсь я. — Наши-то как отношения меняются от этого?
— Ладно, всё пока. Я выясню, когда сход будет и можешь ли ты кого-то позвать. Деловой ты больно, я смотрю. Ты когда летишь? Лётчик в натуре, ага…
В баню я прихожу с опозданием. Коллектив уже превратился в римских патрициев, сбросив одежду и облачившись в тоги из простыней. Баня действительно сделана очень хорошо. Конечно, когда едешь по территории огромного завода среди труб, дымов, колонн и эстакад, в комфорт веришь с большим трудом. Ещё и жуткий запах химии преследует от самых ворот.
Но когда входишь в корпус и, пройдя по длинному неприветливому коридору, оказываешься в оздоровительном отделении, понимаешь, баня отличная, переплюнуть очень трудно. Отделанная деревом, с ароматом этого самого дерева, берёзовых веников и берёзового же дымка, баня производит прекрасное впечатление.
Зайдя в раздевалку, я сбрасываю одежду и тоже накидываю на себя простыню. Беру её из стопки здесь же. Теперь буду неотличим от коллектива. Надо только зайти в парилку, а то сразу за стол потащат, знаю я этих римлян с греками.
Вхожу в обитый кедром салон. Все сидят вкруг стола, стоит лишь Снежинский. Тощий, поддатый, глаза в разбег. Одна нога отставлена, рука вытянута. Поэт. Писистрат, твою мать. Фавн. Он декламирует растягивая слова и так манерно, как… есть у нас какой-то кинокритик, или кто он, его по телеку показывают, педиковатый такой, вот, на него похоже:
— У тебя глаза синие-синие,
в обрамлении черных ресниц,
У меня — половое бессилие
и водянка обоих яиц.
— Фу-у-у! — кричат девчонки. — Долой Снежинского.
— Ну что?! Что вам не нравится?! Это Есенин! — возмущается он.
— Упаднический поэт, — говорю я. — Привет честной компании.
— Брагин! — орёт уже довольно пьяненая Галина. — Я же сказала, что он придёт!
— Егор! — приобнимает меня Валя Куренкова. — А я-то жду-жду тебя. Наконец-то. Давай, за стол.
— Нет, Валь, я сначала в парилочку ненадолго. Слегонца буквально.
Она убирает руку и у меня простыня сползает с плеча.
— Ого! — выдыхает Валя. — Егор!
Блин. Шрам, маленький спереди и довольно уродливый и большой сзади. Нас обступают барышни и глазеют на моё мужское
— Так девочки! — строго одёргиваю их я.
— Не хотите Есенина, вот вам Пушкин! — не сдаётся Снежинский, пытаясь вернуть внимание к себе, но на него никто не смотрит.
Орлов с Истоминой в постеле
В убогой наготе лежал.
Не отличился в жарком деле
Непостоянный генерал.
Не думав милого обидеть,
Взяла Лариса микроскоп
И говорит: 'Позволь увидеть,
Чем ты меня, мой милый, *б
— Снежинский пошляк!
— Пойдёмте париться!
— Наливай, Лёха.
Все кричат в разнобой. Пользуясь всеобщей анархией, я иду в парилку. За мной увязывается Крикунов, наш завуч по воспитательной работе.
— Ну что, Андрей Михайлович, как жизнь?
— Да не такая насыщенная, как у тебя, Брагин, — качает он головой. — Это где тебя так угораздило?
— Бандитская пуля, — весело усмехаюсь я.
Народ очень быстро приходит в алкогольную негодность. Помню, когда ездил в баню с горкомом там всё было гораздо приличнее. Видать, пока человек дойдёт до горкома, он уже в достаточной степени закалится на более низких уровнях аппаратной работы. Поэтому там, на относительном верху ему становится легче. Тяжело в учении, легко в бою, это ж мы все знаем хорошо.
Валя весь вечер виснет на мне, словно решила во что бы то ни стало меня отыметь. Ну, допустим, ничего противоестественного в этом желании, конечно, нет, но не при всей этой шатии-братии. Я тут сам пытаюсь подловить этого сатира Снежинского, а не дать ему повод настрочить ещё один донос на меня. И на Куренкову, кстати.
— Так, девушки, забираем всё что недопито и едем ко мне! — заявляет Снежинский.
Нет, я понимаю, что мужики уже убрались к этому времени беленькой, так что ни на каких девиц уже не претендуют. Но не все, опять же. Крикунов вообще, как стёклышко.
— Я без Брагина не поеду! — кричит Валя.
— И я тоже! — подключается к ней Галя.
— И я! — хохочут другие девчонки. — И я!!!
— Нет! — категорически возражает эротоман Снежинский. — Брагину ко мне нельзя! У него слишком грубая натура! Это испортит весь вечер. Только девочки.
— Поезжай, — шепчу я Вале. — Я за тобой приеду. У меня всё равно дела сейчас, а через часик-полтора вернусь.
У меня действительно сейчас имеется очень важное дело. Я сажусь в машину и еду на Пионерский Бульвар. На улице уже темно, уже осень. Воздух на заводе маскирует магию последнего дня лета. Он подчёркивает декадентскую фантасмагорию слабо освещённых труб и кабелей, играя нотами аммиака и серы в отчаянной неприкаянности бытия.