Крест и посох
Шрифт:
Разумеется, многие согласятся на этот союз с неохотою, можно сказать, что вынужденно, затаив обиду и питая в душе скрытую неприязнь, но это неважно. Зато потом, через год, от силы через два, все бы уяснили, что, оказывается, дело-то выгодное.
В первую очередь слились бы воедино их военные силы и финансы, ну а кроме того, быстрым ходом пошло бы строительство хорошо защищенных городов, обнесенных прочными каменными стенами. Удалось бы обуздать половцев, установить прочные дипломатические контакты с ближайшими соседями и так далее.
Правда, к сожалению, изготовить это секретное оружие в большом количестве, чтобы на предстоящей встрече не пришлось лукавить, утверждая, будто у него этих самых гранат и арбалетов в достатке, не получалось.
Даже с опытными образцами для демонстрации, и то…
Увы, но Мудрила так и не довел до ума арбалеты, а рисковать Константин не собирался. Неумолимый закон подлости гласил, что при демонстрации пружина непременно лопнет. А раз так, то вместо восторгов и восхищения будут только насмешки.
Плевать на них, но авторитет ожского князя от этого не только не повысится, но напротив — упадет.
Да и кособокая доменная печь тоже выдала чугун далеко не высшего качества, если это вообще был чугун. Во всяком случае, Минька так и не смог объяснить, откуда на отливках почти сразу после их остывания появились всякие трещинки. Правда, не у всех. За ту дюжину, которая была вручена Константину, Минька поручился, что они не подведут и уж шарахнут так шарахнут.
Одно хорошо. Юный изобретатель, трудившийся вместе с помощниками на протяжении последнего месяца день и ночь в одной небольшой мастерской (все остальные только строились), после не совсем удачного результата не впал в уныние, а бодро заявил, что первый блин комом, и вообще это блестящий итог, учитывая, в каких условиях он трудился.
Словом, успокаивать и утешать его не приходилось, ибо новоявленный Эдисон ходил высоко подняв голову и не без основания считая, что сделал первый существенный вклад в грядущую победу Руси над татаро-монголами, в чем его Константин всячески поддерживал.
Да и Славка не подвел своего князя.
Всего десять дней назад вернулся он в Ожск после учебы, которую проходил вместе с другими дружинниками, и суровый Ратьша заявил, что ему бы всего сотню таких удальцов, как Вячеслав, и он готов потягаться с любой княжеской дружиной, включая мощную Глебову.
И в конце добавил, как припечатал:
— Чувствуется в ем порода. Таперь и сам зрю, так что даже ежели б ты мне и не раскрыл оную тайну, я б и сам все равно узрел, что он из Рюриковичей.
Константин крякнул, но ничего не сказал, лишь припомнил их разговор, состоявшийся буквально накануне выезда на учебу. Тогда-то воевода как раз и затронул тему насчет своего преемника.
Началось все с честного признания тысяцкого в том, что нынешнее лето, да еще два-три, а то и пяток он еще проскрипит, а вот потом…
Здоровьишко не то, по трое суток не слезая проводить в седле тоже стало тяжко, так что самое время князю постепенно, никуда не спеша подыскивать воеводе замену, дабы новый тысяцкий принял княжью дружину под свое руководство не с бухты-барахты, а не торопясь.
Да желательно, чтоб и вои простые тоже привыкли к будущему воеводе, а для того надо бы его приближать к себе уже сейчас. Пусть все видят, что будущий преемник уже ныне сидит по правую руку от Ратьши, тогда и смена власти пройдет гладко и безболезненно.
Вот бы сам князь назвал сейчас имя будущего тысяцкого, а уж воевода бы его всяко погонял, да и потом успел бы проверить в походах по всем показателям. Где слабоват — подсказал бы, в чем не силен — подучил.
Одна только просьба была у седого воеводы — не передавать пост тысяцкого боярину Онуфрию.
Константин согласно кивнул, успокоив Ратьшу, и недолго думая назвал кандидатуру.
Поначалу воевода даже не понял, кого имеет в виду князь. Пришлось пояснить, после чего Ратьша вытаращил на Константина глаза и долго-долго разглядывал своего князя, будто видел его впервые.
— Мыслишь, не гож мне Онуфрий, так тогда тебе вовсе все равно — кого бы ни поставить? — обидчиво осведомился он. — А ведь он не мне, тебе не гож, ибо…
— Мыслю иначе, — перебил Константин. — Негоже, чтоб тысяцкий в ином граде сидел, вдали от дружины, а снять Онуфрия с Ольгова — он же сам первым на дыбки встанет. Потому я его никогда и ни за что не поставлю, разве что вовсе без бояр останусь.
— Так и ентот сопляк вроде как не из бояр, — возразил Ратьша. — Да мало того, он и летами сосунок совсем, и делу ратному только-только обучаться приставлен, и родом не просто худоват, а хуже некуда — из смердов голимых. — И с подозрением уставился на князя, продолжая подозревать, что кандидатура Вячеслава названа не более чем в насмешку над воеводой, который ничем не заслужил подобных издевок.
— У этого сопляка ума палата. А насчет бояр… Верно ты говоришь, не из них он, — тяжело вздохнул Константин.
Он прикинул, с чего начинать, и даже припомнил поговорку гуситов, мгновенно перефразировав ее. Однако спросить воеводу, мол, как он думает, когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был боярином, не успел, поскольку помог сам Ратьша, в дополнение ко всему заметив, что у парня пока что лишь имечко славное, которое даже княжичу впору, а вот все остальное…
Вот тут-то Константина и осенило.
— Знатное, говоришь… — многозначительно протянул он и направился к двери.
Выглянув в коридор, он громко предупредил дежурившего Епифана, чтоб глядел в оба, зрил в три и никого к ним с воеводой не пускал, после чего плотно прикрыл дверь и, вернувшись к Ратьше, таинственно произнес:
— А ведь ты, сам того не ведая, угадал, воевода, — и принялся рассказывать о нелегких испытаниях, выпавших на долю… княжича Вячеслава.
Поначалу Константин решил изложить все это в форме былины или сказки. Дескать, давным-давно, лет десять назад, в глухую осеннюю ночь постучался к нему в терем неведомый странник, который держал за руку…