Крестный сын

Алесько С.

— Ты же не любишь его, — растерянно прошептал Правитель, — или все же?..

— Нет! — с презрением оборвала его дочь и резко поднялась на ноги. — А если б я сказала, что люблю, вы бы его отпустили?

Ее отец встал вслед за ней.

— Нет. Вы оба виноваты и должны быть наказаны.

— Да, конечно. За то, что посмели быть счастливы без вашего позволения.

— Евангелина, — сказал Правитель, в его голосе слышалась усталость, — иди, пожалуйста, к себе и никуда не выходи, пока я тебе не разрешу.

Она молча повернулась и вышла.

Гвардейцы передали тюремщику Филипа и приказание Правителя запереть того в одиночной камере, что и было незамедлительно выполнено. Помещение оказалось крошечным и темным, тусклый свет факела проникал сквозь узкое оконце, расположенное под самым потолком и выходившее в коридор. Это было даже не окошко: строители просто не заложили часть самого верхнего ряда камней стены, то ли для вентиляции, то ли для освещения. Молодой человек рухнул на голую деревянную койку и остался лежать, глядя в низкий сырой потолок. Он не мог позволить показать свое отчаяние Ив, да и при друзьях раскисать не хотелось. Теперь можно перестать притворяться. «Со служанками пошутил… Шон наверняка решил, что я сумасшедший. Хотя девчонки действительно подняли настроение… А Кайл, бедняга, в таком шоке от того, что узнал про свою зазнобу, как ее Шон называет… Хорошие они ребята, у меня таких друзей никогда не было. Жаль, больше их не увижу. Возвращаюсь, наконец, в свой привычный круг, где и сдохну! Но за то, что у меня было с ней, это не такая уж большая плата… А вот кто точно не в своем уме, так это крестный: я вполне устраиваю его, как Правитель, страну он готов мне доверить, а вот как зять… Дочери его я не достоин, а ведь он готов любому ее отдать, сам сказал "найду дурня", только не мне!» Филип не выдержал и неслабо двинул кулаком в каменную стену. Боль пронзила руку до локтя, и «приятные» мысли на время отступили.

Он долго лежал, сосредоточившись на ощущениях в ноющей кисти и стараясь сохранить голову пустой. Спустя какое-то время в замкЕ загромыхал ключ, дверь открылась, и в камеру заглянул здоровенный тюремщик. Он швырнул на пол тряпичный сверток.

— Переодевайся, красавчик, да поскорее, я хочу забрать твои шмотки.

Дверь захлопнулась. Филип не стал тянуть с выполнением приказа, понимая, что «дружелюбный» охранник долго ждать не будет, и не желая выслушивать комментарии относительно своих скрытых одеждой достоинств. Едва он закончил, как дверь снова открылась. Пленник поспешил отойти подальше.

— А тебе идет, — заметил вошедший тюремщик, глумливо разглядывая молодого человека в серой мешковатой каторжной робе. — Может, ты дворянином только прикидывался?

— Что ж ты глаз-то с меня не сводишь, — огрызнулся Филип, снова ложась на койку, — небось, с мужиками спишь?

— Это тебе теперь придется с мужиками спать, — загоготал детина так, что огромная связка ключей у него на поясе зазвенела, — если, конечно, силы будут оставаться после того, как целый день киркой помашешь!

Филип лежал неподвижно и молчал. Тюремщик собрал раскиданную по полу одежду, вышел и запер дверь.

Общаясь с разбойниками и прочим сбродом, крестник Правителя наслушался достаточно историй о каторге, этой болезненной и относительно долгой замене смертной казни. Такая перспектива его не особенно пугала: он знал, что очень быстро превратится там в тупой рабочий скот, которого больше всего будет заботить миска похлебки после работы. С этим он готов был мириться и даже ждал как облегчения, ибо снова проснувшиеся в его голове мысли об Ив доставляли ему сейчас гораздо большие мучения, чем могли бы доставить сбитые до мяса кандалами запястья и лодыжки. Теперь он не сомневался, что действительно нужен ей (раз уж она так избегала слова «любовь»). «Она остается совсем одна, со своим папашей-мучителем, который наверняка попытается как можно быстрее выдать ее замуж…» Последнее было невыносимо. «Чтобы кто-то прикасался к ней, видел ее обнаженной, не говоря уж… И я ничего, ничего не могу сделать, чтобы помочь ей, да и себе тоже!»

Он чувствовал себя настолько отвратительно из-за своего бессилия, что на ум пришли рассказы о том, как легко избегнуть каторги, попытавшись сбежать по дороге. Осужденные шли туда пешком, специально организованной группой из двадцати человек, прикованных по бокам к одной цепи. Если кто-то делал шаг или просто движение в сторону, конвойные могли без предупреждения всадить ему копье между лопаток. Филип, увлекшись, даже почувствовал прикосновение холодного железного острия к спине. «И все, дальше никаких мыслей, сожалений, мучений — ничего». Это было так заманчиво… Но он вдруг вспомнил, как Ив на прощание прижималась к нему и умоляла не умирать, дождаться. Его тело так живо вспомнило ощущение ее близости, что член в штанах зашевелился. «Ну, нет, умирать мне еще рано! О чем я только думаю, ведь она жива, и я нужен ей. Не выйдет она замуж, а если выдадут, оскопит своего мужа в первую брачную ночь. Не хотел бы я когда-нибудь разозлить ее, мою милую… Придется потерпеть, она вытащит меня. Надо продержаться несколько месяцев, и мы снова будем вместе. И тогда я никому не позволю сделать ей больно или разлучить со мной…»

Так Филип окончательно уверовал в свою женщину, в своего ангела, в свою Энджи и успокоился. Через пару дней его отправили на каторгу.

VI

На следующий день после разоблачения любовников Правитель пришел к Евангелине для разговора. Она встретила его необычно спокойно, но во время их беседы главу государства не покидало ощущение, будто он общается с механической куклой, а не с дочерью. Казалось, она даже внешне изменилась, ее ликующая красота, так раздражавшая его в последние месяцы, потускнела, почти исчезла, глаза стали безразличными. Эта перемена неприятно удивила Правителя, да еще как назло ему все время вспоминалось счастливое лицо девушки во время свидания с Филипом. Но глава государства никогда не давал воли сантиментам, не стал предаваться им и сейчас. Ему нужно было выяснить кое-какую информацию, и он сразу приступил к делу.

— Я должен задать несколько вопросов, ты в состоянии отвечать? — спросил он довольно мягко.

— Да.

Он сел в кресло у окна, она осталась стоять.

— Как ты проходила в его покои?

— Через дверь, естественно.

— Я приказал замуровать потайную дверь, там есть еще одна?

Ив устало вздохнула. Она знала, каким дотошным занудой может быть отец. Теперь, держа в своих руках жизнь Филипа, Правитель обладает полной властью над ней, так что придется рассказывать, где-то утаивая, где-то привирая, но где-то обязательно говоря правду. Она достаточно долго наблюдала за Правителем при исполнении его обязанностей и сознавала ценность любой, даже самой малозначимой информации, поэтому не собиралась говорить ничего лишнего там, где этого можно было избежать. Вранье не представляло для нее никакого труда, особенно сейчас, и она спокойно ответила:

— Нет, я входила из дворцового коридора или через дверь у подножия башни, из сада.

— Он что, не запирался изнутри?

— Запирался, но я стучала, и он открывал.

— И ты не боялась, что тебя могут заметить? — Правитель испытующе глядел на нее.

— Очень боялась, — Ив смотрела ему прямо в глаза, — но из сада легко войти незамеченной, к тому же там есть потайная пружина, позволяющая открыть дверь снаружи. Когда я заходила из дворца, то добиралась почти до самой его двери по потайным ходам, потом тщательно осматривалась через глазок и только после этого выходила в коридор и стучала.

Ее отец кивнул, объяснения звучали убедительно.

— Что же, и в первый раз ты к нему так вот просто заявилась?

— Конечно, нет. В первый раз мы встретились в саду, в дикой части, у стены, где никто не бывает, — девушка по-прежнему не отводила взгляда.

— Ты планировала эту встречу?

— Да, — предвидя следующий вопрос, Ив продолжила: — Я решила с ним переспать еще до того, как его поймали.

— Хотела мне досадить? — в голосе Правителя прозвучало нечто, похожее на омерзение.