Крестьянка в наказание
Шрифт:
— Галита, вот, специально девочке нашей приготовила!
— Давай…
— Да ты веди её, веди, она вон белая совсем. Сама отнесу!
Так втроём и двинулись в покои…
Они не дали покоя, пока не запихнула в себя какую-то еду, совсем не ощущая вкуса. Затем помогли раздеться… Помогли улечься в кровать…
Кто-то приходил. Кто-то уходил. Тихо звучали чьи-то голоса…
Не могла разобрать ничего из-за разраставшейся внутри сосущей пустоты…
Только где-то, на самом краю этой пустоты, горел крохотный, едва заметный огонёк…
Я не имею права
Постепенно вокруг затихло. Меня, наконец, перестали дёргать и оставили одну.
Сколько пролежала неподвижно, глядя в тёмную пустоту ничего не видящими глазами? Не знаю.
Знаю только, вдруг какое-то неведомое чувство заставило встать и одеться.
Стоило выйти в гостиную, увидела пристроившуюся на стуле Галиту, заснувшую в неудобной позе. Машинально отметила, камеристка не воспользовалась диваном…
Тихо выскользнула и прошла в комнату, отведённую для рукоделия.
Супруг, спустя пару месяцев после переезда в поместье, узнал — мне нравится заниматься рукоделием, пока леди Мальвина читает вслух книги. Он отдал распоряжения, слуги их выполнили, ни слова мне не сказав.
Через пару дней экономка пригласила в одну из комнат, до того пустовавших. К комнате прилегал широкий застеклённый балкон, заставленный горшками с цветами и парой кресел у небольшого столика. В самой комнате был всё приготовлено для рукоделия — стол, кресла, подставка для валика, удобные шкафчики для моих рукодельных припасов. И светильники — магические, ими можно осветить как всю комнату, так и рабочее место…
Сам герцог на тот момент не приезжал, и я очень жалела, что поблагодарить его удалось лишь в письме.
В этой комнате я провела много счастливых часов. Сейчас же, в горе, физически ощущала потребность делать хоть что-то. Сидеть у супруга запретили… Буду делать то, что всегда давало силу — буду плести кружева… Как смогу, какие смогу, даже нить выбирать не стану…
Зажгла светильник, устроилась за работой. Из большого короба достала несколько коклюшек…
Рисунок взяла тот, недавно задуманный, и начала. Надо только внести некоторые изменения. Эти изменения возникли в голове сами собой… Рука выводила на листе линии, я даже не осознавала, что рисую.
Быстро наколола рисунок…
Приготовилась. Глубоко вздохнула и начала работу.
Пусть, пусть они запрещают мне быть рядом с ним. Я не их нежные леди. Я крестьянка! Крестьянка, даже в беде, отвыв своё, принимается за дела.
Вы запретили мне все дела? Так я буду делать то, что мне осталось!
Я буду плести! Плести! Плести!
Пока я плету, пока коклюшки не упадут из моих рук, он будет бороться!
Я знаю!
Перестук, тихий шелест, перестук.
Коклюшки сегодня стучат мрачно и решительно, а не звонко и нежно, как всегда.
Сегодня это не звонкая ритмичная песня, навевающая покой, а военный марш, призывающий к бою!
Глава 16
— Как вы допустили?! Где она может быть?!
Его величество пребывал в ярости. С самого утра. Проснулся рано в тревоге за своего друга, а оказалось
Он эту дуру служанку отправит на плаху! Нет! Сам прибьёт!
Как можно, находясь рядом со спальней госпожи, не заметить — та исчезла?! Не могла сидеть в спальне? Ах, госпожа против была? У порога на пол лечь надо было!
А что если, потерпев неудачу на охоте, заговорщики похитили герцогиню?! А она наследника ждёт!
Его величество рвал и метал. Слуги бегали по дому.
Наконец появилась ещё одна курица, которая должна была заботиться о герцогине — её компаньонка.
Уже открыв рот, чтобы наорать и на эту идиотку, его величество рот захлопнул. Идиотка, нимало не убоявшись, присела в реверансе, приветствуя коронованного гостя, и тихо проговорила:
— А в комнате для рукоделия смотрели?
Слуги ухватились за головы — они и не вспомнили об этой комнате?! А ведь все знали — при удобном случае её светлость уходит туда и плетёт свои любимые кружева! Но какие могут быть кружева, когда герцог при смерти лежит… Вот и не подумал ни один болван!
Рванулись, было, туда, но были остановлены царственным рыком:
— Я сам! Позовите кого-нибудь из медикусов, присматривающих за герцогом!
Медикус прибежал мгновенно.
— Ну?
— Ухудшения нет. Кровотечение практически остановилось, и это удивительно! Сок лисаата действует неделями.
— С герцогом…
— Он не один. С ним маг. Вам что-то угодно? Вы хуже себя чувствуете?
— Не я! Надо посмотреть одну идиотку, которая может скинуть ребёнка! За мной!
Широкими шагами его величество двинулся вслед за почти бегущим мажордомом. Следом двинулись и слуги, и компаньонка… Но, одного взгляда короля хватило — все застыли на месте. Сдвинулись лишь когда венценосный гость завернул за угол.
— Вот, здесь. Но миледи очень расстраивается, если её отвлекают…
Почти оттолкнув мажордома, его величество на удивление осторожно приоткрыл дверь… И застыл на пороге, глядя в образовавшуюся щель. Потряс головой, не отрываясь от увиденного. Поманил медикуса и…
Мажордом распахнул глаза и рот — король, его величество, на цыпочках вошёл в мастерскую герцогини. Следом, так же соблюдая тишину, прокрался медикус. Дверь за ними бесшумно закрылась, не дав господину Демису заглянуть даже краешком глаза…
Мужчины в комнате стояли у двери, не решаясь пошевелиться. Расширенными от потрясения глазами они смотрели на открывшуюся картину.
В комнате сидела молодая женщина с распущенными, едва подвязанными лентой тёмными, почти чёрными, волосами, концы которых на пару ладоней светились переливавшимся серебром, и быстро, ритмично двигала руками. Она даже не обратила внимания на вошедших. Только звонкий быстрый перестук коклюшек нарушал царившую в комнате тишину. Он звучал, решительный, жёсткий, будто бы призывая к бою. Нитки ложились, свиваясь в узор. Кружево, коклюшки, сама кружевница, особенно её руки, отливали серебром, едва заметным в ярком свете лампы, освещавшей работу мастерицы.