Крики в ночи
Шрифт:
— Ну и что же дальше?
— Видимо, мадам Сульт пыталась защитить детей. Им было не более двух-трех лет. Она умоляла толпу остановиться, но рабочие совершенно очумели, особенно после того, как опустошили винный погреб. Весь дом пропах винными парами из разбитых бутылок. Люди занимались любовью в огромных комнатах и валялись на кроватях.
— Это правда, месье, — добавила Нинетт по-английски, утерев слезы.
Эстель вздрогнула и сжала кулаки.
— Детей вырвали из рук мадам Сульт, а ее раздели догола. Известно, как поступали с теми, кто сотрудничал с немцами, — переводила она. — Ее побрили наголо, обрили даже брови. А затем изнасиловали. Один за другим в ее собственной спальне.
— Откуда Нинетт знает об этом?
— Ее мать всю жизнь помнила об этом. Когда она переехала в Ним, она постаралась забыть об этом, но так и не смогла.
И все же Нинетт вышла замуж за Ле Брева. Какое сочетание звезд толкнуло ее на это? Она увидела на моем лице этот невысказанный вопрос.
— Вы удивлены, что я вышла замуж за Ле Брева и поселилась здесь?
— Несколько, — признался я, хотя и чувствовал, что ей хочется объяснить, оправдать это замужество, которому все удивлялись.
— Ее отец был полицейским, — перевела Эстель. — В Ниме и Арле. Инспектор приехал туда по службе, уже после развода. Они встретились на вечеринке для полицейских. Ле Брев может быть обворожительным… и ей стало жалко его.
— Спасибо, — поблагодарил я.
— Замужем я вот уже четыре года, — улыбнулась Нинетт. — Еще бокал, месье?
Я понял, почему она чувствует себя такой одинокой в этом большом доме. Я спросил, как долго не будет ее мужа. Она сказала, что больше, чем три дня. Он все еще продолжал расследование, но хотел кое-что уточнить в Интерполе. Да, в Париже. Поверил ли я ей? Не знаю.
— И все же вы не знаете, как дети Сульта оказались в Шеноне?
Она сжимала бокал, будто держась за поручень, даже костяшки пальцев у нее побелели.
— Не знаю, месье, — ответила она.
Я повернулся к Эстель:
— Что же случилось после разграбления?
— После этого они подожгли дом. Особняк Сульта. Облили мебель бензином и кинули зажженные тряпки. Говорят, что несколько человек оказались там в ловушке и сгорели заживо: их крики слышали все. Дом сгорел дотла, как коробок спичек.
— А мадам Сульт?
— Каким-то образом ей удалось спасти детей. Ее мать не видела этого, но знала, что они выжили, — перевела Эстель.
— 18 —
Эстель, похоже, слишком расстроилась, чтобы поддерживать разговор. Мы унесли с собой воспоминания об этих плачущих детях, о раздетой, съежившейся от холода и стыда матери, о толпе, жаждущей крови. Это видение преследовало нас всю дорогу, пока мы ехали назад в Понтобан. Я затормозил около редакции „Журналь-экспресс“.
Мне хотелось обсудить кое-что с ней, узнать ее мнение о Нинетт, спросить, насколько она поверила этой истории о Сультах. Дети Сульта спаслись, но какое будущее ожидало их? Они превратились в маленьких поджигателей? Они оба умерли в лесу или же только один? И какая существует здесь связь с сегодняшним Шеноном, связь, которая могла бы указать на причину, по которой пропали Мартин и Сюзи? Но Эстель сказала, что слишком устала. Ей нужно зарабатывать на жизнь, добавила она сердито.
Я предложил ей поужинать вместе.
— Я занята, месье, — ответила она.
— Эстель, не будь смешной. Ты не можешь вкалывать круглые сутки. Я уже попробовал однажды.
— Я работаю по ночам… Джим.
— Но не сегодня же?
И эта женщина еще пыталась совратить меня! Я хотел взять реванш.
— Это будет неумно, — сказала она.
— Это будет признательностью за твою помощь.
— Нет, — повторила она, но уже колеблясь.
За нами на узенькой улочке скопилась вереница машин.
— Пожалуйста, Эстель.
Она казалась и расстроенной и сопротивляющейся, как будто хотела убежать. Машины нетерпеливо сигналили, а мы их задерживали.
— Сегодня, — настаивал я.
— Ну… возможно.
Она нахмурилась, потом улыбнулась. Я сказал, что позвоню ей в восемь.
Я вернулся в гостиницу „Левант“ и попробовал сделать несколько звонков из своей душной маленькой комнатки. Один из них — Бобу в офис.
— Джим! — закричал он. — Что ты там делаешь? Почему не вернулся с Эммой?
Его слова звучали так, как будто он считал, что мне очень хочется торчать здесь.
— „Содействую расследованию полиции“, как говорится.
— Какие-нибудь новости, Джим?
— Ничего определенного, Боб. Вступаю в схватку с прошлым.
— Что?!
— Не важно, Боб. Тебе нужно, чтобы я вернулся?
В глубине души он хороший парень, по-видимому, моя семья ему нравилась.
— Нет, мы справимся. Закончили работу над Бристолем.
Я даже забыл о ее существовании.
— Здорово! — воскликнул я. — Может, я скоро вернусь.
— Оставайся сколько тебе нужно.
— Спасибо, Боб.
Я спустился вниз поискать продавщицу сигарет, но киоск был уже закрыт. Я пытался дозвониться до родителей Эммы. Я знал, что они не могли уехать, не предупредив меня, и все же ни вчера, ни сегодня их телефон не отвечал. Я звонил каждый час, с часа до шести, пока, к своему облегчению, не услышал, как зазвонил телефон на тумбочке рядом с кроватью.
— Это Англия, месье, — сказала телефонистка так, как будто она наконец-то дозвонилась до Монголии.
— Хорошо. Замечательно. Спасибо. Алло?