Крис и Карма. Книга вторая
Шрифт:
Когда явку с повинной оформили и Николка с облегчением перевел дыхание, вытирая рукавом взмокший лоб, Иван Иванович, внимательно перечитывая коряво исписанный косыми строчками листок бумаги, сказал застывшей на стуле Люське:
– А вот теперь, Люся, подожди нас за дверью, – и, увидев, как испуганно метнулись ее глаза на Николку, добавил: – Там стулья есть, посиди пока… А вообще, моя хорошая, запасайся терпением, придется тебе своего суженого немного подождать.
– Сколько, дядя Ваня? – поднимаясь со стула, робко спросила Люська.
– Это не я определяю, – нахмурился
Николка с Люськой переглянулись, и Огурцов физически ощутил, как неумолимый психологический зажим неизвестности, сковавший Николку с момента убийства, отпустил его, милосердно освободив из-под своего тяжкого пресса.
– Ну, ступай, Люся, ступай, – попросил Иван Иванович. – У вас еще будет полчасика на прощание, а мне надо протокол дознания оформить, а то не успею…
Люська всхлипнула, тронула Николку за руку и молча вышла за дверь.
После небольшой паузы, которую Николка употребил на осмысление услышанного от участкового инспектора, Иван Иванович задал первый вопрос:
– Итак, Николай, расскажи мне подробно, где ты взял кинжал, которым совершил преступление, и как он выглядел? Не упускай ничего, никаких мелочей – лишнее я сам уберу… Договорились? – Огурцов пристально посмотрел на Николку, потом ободряюще улыбнулся и взялся за шариковую ручку.
– Я свой охотничий нож, который мне дед подарил, у Люськи вместе с рюкзаком оставил, – начал рассказывать Николка, вертя в руках теплую кожаную фуражку с наушниками. – На охоту, да еще на зверя, сами знаете, дядя Ваня, без ножа никак нельзя… И вот когда я мимо «Прадика» проходил, что во дворе у нас стоял, я заметил, что задняя дверка у него приоткрыта. Я подошел ее закрыть и увидел рукоятку кинжала…
Николка рассказывал подробно, старательно, в некоторых местах делал небольшие паузы – вспоминал, как оно все было на самом деле. Видно было, что он и сам хочет во всем разобраться, что-то главное прояснить для себя. Описывая, как выглядел кинжал, Николка неожиданно сказал:
– А вообще, дядя Ваня, он странный какой-то… Лезвие у него очень необычное, с изгибами…
– Сколько их, ты посчитал? – уточнил Иван Иванович.
– Не-а, мне некогда было… Я же как взял его, так деда меня сразу на место загона повел, а еще темень такая стояла – ничего не видно… А потом мне и вообще не до ножика стало, будь он неладен… Какой-то он, дядя Ваня, – Колька замялся, подыскивая нужное слово, но, видимо, не нашел, потому что безнадежно махнул рукой и закончил: – нехороший, подозрительный, ножичек этот…
– И чем же он тебе показался подозрительным? – заинтересовался Огурцов. – Постарайся рассказать об этом подробно.
– Он в руку ко мне как лег, так словно к ней и прирос, – рассказывает Николка. – Знаете, дядя Ваня, мне показалось, что это не нож у меня в руке, а сама рука моя выросла и стала длиннее. – Колька задумался, напряженно сведя брови к переносице. – Я его отдельно от руки вообще не чувствовал, понимаете? Он и я –
– Получается, что клинок этот, из «Прадика», совсем даже не простой? – задумчиво спросил Огурцов.
– И какой-то страх у меня был от него до самой последней минуты, – вздохнул Николка. – Я словно заранее знал, что с этим ножом обязательно что-то случится… Было у меня такое чувство, дядя Ваня, честное слово…
– А ты вот ветки в мой большой палец толщиной срезал этим ножом, и не у ствола, а в середине, где ветка под ударом гнется, пружинит… Такую ветку и топором не вдруг срубишь, а у тебя срез, как от бритвы получался… Это как ты так наловчился? – с искренним интересом задал очередной вопрос Огурцов.
– Острый он больно, дядя Ваня, острее бритвы, однако… Знаете, я лезвие ногтем только тронул, а вот, смотрите, – Колька привстал со стула и показал свой срезанный ноготь.
– Да-а, незадача, – задумчиво проговорил Иван Иванович. – Угораздило же тебя на него наткнуться. Пошел бы без ножа и ничего бы не случилось… Забыл свой, ну и забыл… Там, поди, все охотники с ножами были.
– Я об этом, дядя Ваня, уже сто раз подумал, – грустно ответил Николка. – И дверка «Прадика», в самом деле, как нарочно была открыта… А мне так хотелось посмотреть, как там, внутри, вот и посмотрел…
Скрипнула дверь, в образовавшийся проем просунулась Люськина голова, встревоженные глаза вопросительно уставились на Огурцова.
– Подожди, Люся, подожди, – махнул ей Иван Иванович. – Мы уже заканчиваем…
Люська перевела горючие глаза на Николку, тяжко вздохнула и прикрыла дверь.
– Ну и, может быть, самое главное, – Иван Иванович отложил ручку и посмотрел на Николку тем особенным взглядом, про который Матрена Ивановна с усмешкой говорила: «Что, Ваня, в тебе мент проснулся?» Может и не мент, а вот докопаться до истинной причины Колькиного поступка – ему очень хотелось. – Я хочу знать, Николка, почему ты, нормальный парень, без пяти минут – глава семейства, пошел на убийство? Застрелили Яшку… Понятно, жалко его стало, ты ведь год назад из соски его кормил… Это мне понятно. Но не человека же за это убивать, Николка! Это же охота на зверя была, законная охота, между прочим, по лицензии, и кто под выстрел попал – того и положили… Ты же у деда на кордоне с малых лет обитал, знаешь все это не хуже меня… Так почему у тебя, Николка, рука на человека поднялась? Вот что я хочу понять…
– А я знаю, – тяжело вздохнул Николка и грустно посмотрел на зарешеченное окно. – Мне бы самому кто это объяснил – я бы ему большое спасибо сказал… Честное слово, дядя Ваня, сам ничего не пойму… Да и помню я об этом как-то смутно, словно все это не со мной было или во сне… Я почему и побежал тогда: мне казалось, что чем дальше я убегу, тем быстрее это наваждение кончится… Я ведь все по минутам могу рассказать до того момента, когда выстрелы услышал, а чуть раньше в ту сторону Яшка ломанулся… А вот после выстрелов мне только и запомнилось, что я куда-то бежал и как-то странно, опять же, бежал… Меня словно какая-то сила вперед волокла, а я лишь ноги переставлял, и то не поспевал за той силой…