Кристальный пик
Шрифт:
Из ее ладоней и пальцев торчали иглы для шитья, — она оборонялась ими, выдернув их из кресла, — а сапфировый кулон, что подарил Вельгар, валялся у окна вместе с порванными звеньями цепочки. Пускай Селен ограничился одним только лицом, не тронув остальное тело Матти, та потеряла столько крови к нашему приходу, что губы ее посерели, будто припорошенные костровым пеплом. Только они и веки были единственным, что не покрывали сочащиеся порезы. Кровь запеклась даже на вороных ресницах, не позволив Матти открыть глаза, когда она наконец-то пришла в сознание. Впрочем, это было к лучшему: стеная и плача, она просила принести ей зеркало...
И я, и Ллеу провели подле Маттиолы больше пяти часов, но если от него была польза, — он наносил
— Не говорите ему, — Это было первое, что нам с Ллеу удалось разобрать из ее беспорядочного шепота, путающегося с хрипами и рыданием. — Не говорите, что стало с моим лицом.
Я не знала, о ком идет речь: о Гекторе, бродящем туда-сюда перед дверью с молотком в руках, коим он собирался отныне защищать Матти, коль хускарлы мечами защитить не смогли; или же о Вельгаре, сапфировый медальон которого Маттиола инстинктивно сжимала в другой руке, ломая ногти, когда я принесла его ей. Так или иначе, я дала Матти свое обещание, прежде чем мягко опустить на кровать ее обмякшую руку и выйти из комнаты, откуда уже вынесли все зеркала и вещи с отражающими поверхностями.
— Это был дракон.
Ллеу присоединился ко мне на балконе, когда вымыл руки в медном чане, где вода уже окрасилась в розовый, и сделал все возможное для того, чтобы Матти крепко уснула, не чувствуя боли. В этом ему помогло молоко из тех самых маков, на поле с которыми мы смотрели с высоты птичьего полета, забравшись на самую вершину замка по винтовой лестнице, где никто и ничто не могло нас слышать, кроме оставшихся в живых богов.
От Ллеу все еще пахло горькими целебными травами, какими раньше пахло от моего отца — он покрыл ими, перетертыми в жмых, все лицо Матти, оставив воспаления успокаиваться под плотными тканями. Несомненно, он знал толк в исцелении плоти, потому и действовал там, в ее покоях, быстро и методично. Не колебался ни секунды, когда приказал Гектору с Солом принести ему ингредиенты из Безмолвного павильона (Кочевник тоже вызвался, но не смог прочесть составленный список), и отточенным движением вскрыл клинком брюхо только что пойманному воробью, шепча нечто на языке, далеком от общего. В тот момент я впервые за долгое время услышала, как снова звенели колокольчики на его запястье, включая черный, ониксовый.
Кому бы Ллеу не поклонялся и к чей помощи бы не взвывал, главное, чтобы это сработало. Сейд в сочетании с лекарственными травами, несомненно, спасет Матти жизнь, но не ее красу. Именно этого Селен и добивался — избавил ее от того, на что она сама так часто жаловалась, избегая общества мужчин и разговоры с ними. Ведь он знал все, что знала я — значит, знал и то, о чем мы разговаривали перед моим уходом в Рубиновый лес. Знал о моей любви к ней и извратил ее, превратив в наказание.
— Это был дракон, драгоценная госпожа, — повторил Ллеу. — Тот нейманский воин умер именно от драконьих зубов и когтей. Я понял это, когда увидел вчера вечером, как старшая сестра Соляриса грызла табличку с руническим алфавитом, потому что не могла его выучить. Раны на лице Маттиолы точно такие же. Они тоже драконьи.
Голос Ллеу, сиплый и такой же изнеможенный, как его внешний вид после бессонной ночи, утонул в вязкой тишине утра. Впалые щеки поросли щетиной, волосы выбились из кос, а синяки под глазами были почти такими же лиловыми, как тот несменный плащ из замши, который он носил. На рукавах сохли коричнево-багряные пятна, и Ллеу, прислонившись к перилам рядом со мной, смял и спрятал их в ладонях, чтобы не видеть.
— Дракон, значит... — повторила я эхом, глядя на светлеющий горизонт.
Нет, это не был дракон, но я не могла сказать Ллеу правду, потому что не смогла бы вынести укора, который наверняка встретила. Их схожесть с Матти и так резала меня без ножа, как резала и мысль, что я ничего не смогла поделать, чтобы помешать Селену навредить ей.
Придушила бы. Придушила бы голыми руками!.. Убила бы... Убью!
За дождевыми тучами, нависшими над Столицей впервые за лето, было почти не разглядеть рассвета. Небо будто оплакивало Матти и ее красоту. Дождь застучал по синим камням и черепицам, когда Ллеу вдруг протянул мне круглую железную бляшку.
— Это компас, госпожа. — сказал он, и я вопросительно нахмурилась, разглядывая механические внутренности под выпуклой, будто неправильно выплавленной крышкой. Там вертелась медная стрелка, покрытая знакомым перламутром с неровными гранями. — Одно из изобретений драконов, которое мне удалось повторить. Я также заговорил его. Это похоже на часы, только они не время указывают, а направление. Конкретно этот компас ведет к Старшему Сенджу.
Чешуя — вот, чем была покрыта стрелка! Я сжала компас в костяной руке, и она застыла, указывая на восток, где, правда, за нашим замком распростиралось лишь Изумрудное море. Однако это уже было победой — получить если не след Сенджу, то вещь, что выведет нас на его. Второй шанс, которым я непременно воспользуюсь сразу после того, как воспользуюсь первым.
Как отправлюсь в сид, Надлунный мир, и вернусь оттуда с победой над очередным врагом.
— Я назначаю тебя и Гвидиона моими регентами, — сообщила я Ллеу и, увидев, как удивленно вытянулось его лицо, пояснила: — До моего возвращения вы будете принимать все решения касательно Круга и туата Дейрдре. Береги их, как зеницу ока. В этот раз точно лишишься головы, коль допустишь те же вольности, что в прошлый. А когда Матти оправится... Помнишь свое предложение?
— Которое? — уточнил Ллеу осторожно. — Использовать сейд против мятежных ярлов?
Я кивнула.
— Используй. Уничтожь их. Война должна закончиться любой ценой и мне уже неважно, чего это будет стоить.
— Слушаюсь, драгоценная госпожа.
Семь дней. Столько времени до конца летнего Эсбата у нас осталось после того, как весь прошлый день я провела возле Матти, не в силах преступить сестринский долг ради королевского. Солярис отнесся к этому с удивительным пониманием: не торопил меня, не дергал и не напоминал об отмеренном сроке, из-за чего ставки. Но, несмотря на это и на то, что Столица больше не праздновала, пораженная гнилью и отчаянием, я все равно чувствовала, как утекает сквозь пальцы тонкое время — то время, когда граница между мирами стирается настолько, что даже живые и несведущие могут пересечь ее. Нужно было спешить, но прежде...
— А что мне за это будет? — Хагалаз улыбалась от уха до уха, невероятно довольная, что просьба, с которой к ней обратились, требовала от нее настолько много сил, что в ответ она могла потребовать настолько же много богатств.
Хагалаз важно расхаживала по кромке Рубинового леса туда и обратно, но за черту его, выложенную сухими красными листьями, не заступала. Балансировала на самой-самой грани, качая в руках белую мурчащую кошку, и их глаза, — белые и золотые, — смотрели на меня с одинаково игривым выражением.