Кристальный пик
Шрифт:
Я безропотно уселась на овчинный отрез и расстегнула под шеей лунную фибулу, сдерживающую плащ. Изумрудная ткань расстелилась вокруг, словно расплескалось одноименное море, и, придерживая рукой воротник рубахи, я спустила ее с обоих плеч.
В тот же миг Солярис отвел глаза, но не столько потому, что стыдился узреть мою обнаженную грудь, сколько потому, что стыдился шрама, перечеркивающего ее слева от ключицы до ребер. Шрам этот расходился во все стороны, похожий на звезду — когти Сола входили в плоть легко, а вот выходили с трудом. Из-за этого темно-розовый контур был неровным и рваным, смотрелся на моей светлой коже, как капля крови в сгущенном молоке. Однако я ничуть
— Ты в безопасности, пока нить не порвется. Видит тебя, коль ты хочешь быть увиденной, но коснуться не сможет, — напомнила Хагалаз, убирая красную косу волос мне за плечи, чтобы не подпалить их поднесенной свечой. Та оказалась в руках Хагалаз невесть откуда: темно-зеленая, тонкая, как хворостина, распускающая аромат календулы на лиги вокруг. Зеленый воск с белым вкраплением морской соли зашипел, стекая вниз, и мне пришлось стиснуть зубы: воск был не таким горячим, чтобы обжечь, но капал прямо на шрам. — Преврати неделю в год, преврати год в век. Я не могу заставить свою любовь заговорить со мной, не могу прийти к ней на ночлег.
«Откуда ты знаешь, что это та самая песнь?», — хотела спросить я, но вместо этого скосила глаза на свече: зеленый воск заляпал мне шею и покрыл шершавые отметины от когтей плотным слоем. Рубашку он тоже испачкал. Я стиснула ту в пальцах, почувствовав, как она ускользает из них вместе с миром вокруг меня.
— Подведи коня к хомуту, подведи кота к миске с молоком. Ах, я не могу заставить свою любовь сесть мне на колени, и целовать ее тайком, — пропела Хагалаз хрипло, и это было последнее, что я услышала, прежде чем она исчезла.
Лесная хижина резко опустела и будто увеличивалась в разы, стала просторнее, но холоднее. Это была уже не уютная гостиная с фарфоровым пламенем в камине, а темная, плохо освещенная комната, похожая на неметон, вырезанный в нефритовом камне. Только, в отличие от неметона, здесь не было места богам.
Гулкое эхо разнеслось меж бесформенных глыб и колонн, стоило мне вздохнуть, привыкая к духоте и сырости. От тех вдоль канелюр копилась влага, порождая мох и плесень. Где-то вдалеке шумел морской прибой: низкие, накатывающее гудение, убаюкивающее и спокойное. Оно звучало, как утешение от скорби и одиночества, коими невозможно было не преисполниться, сидя среди бездыханных камней в темноте без воздуха, солнечного света и надежды.
Я по-прежнему сидела на полу, посреди овчинного отреза, и хотя ничего толком не видела и не слышала, но чувствовала, что не одна. Тело не слушалось, и лишь тревога, ужалившая под ребра от звука шагов, придала мне достаточно сил, чтобы я сползла вверх по колоне и выпрямилась, встречая хозяина сих чертогов лицом к лицу. Поразительно, но когда темнота расступилась, являя его, я совсем не испугалась. Даже наоборот осмелела и оттолкнулась от колонны, чтобы оказаться чуть ближе. Быть может, потому что я знала, что это всего лишь видение, управляемое сейдом Хагалаз, и что на моем мизинце по-прежнему пульсирует синяя нить, прочная, как сталь. А, быть может, все дело было в том, что напротив стояла часть меня самой... Разве не глупо бояться своего отражения в водной глади озера, пусть и подернутого рябью?
— Это сон? — прошептал Солярис. — Иначе почему ты здесь? Я вижу тебя лишь когда сплю или когда прихожу сам... Неужели ты сама пробудила нашу связь? Значит, он правду говорил. Ты тоже без меня не можешь.
Теплая улыбка, адресованная мне, и впрямь принадлежала Солу, но вот улыбался ею вовсе не он. Волосы, белоснежные и перламутровые, как жемчуг, были уложены строго по прямому пробору, приоткрывали выбритые виски и едва доставали до мочек ушей. Даже серьга с изумрудным шариком в левом ухе была точь-в-точь, как у него: она звякнула, стоило ему склонить голову в бок, как всегда склонял Сол, вопрошая о чем-то. На его полупрозрачной коже никогда не было таких изъянов, как на моей, за исключением широкого бледно-розового кольца, опоясывающего шею — след от ошейника, который я сняла собственноручно и который поклялась никогда не надевать вновь. То, что притворялось прямо сейчас Солом, повторило даже это. Его голос, его мускусно-пламенный запах и его бордовое одеяние из талиесинского льна. Безукоризненная подделка.
Оно повторило абсолютно все, кроме глаз — те были не золотыми, а багряно-красными, как листья в Рубиновом лесу, где я находилась на самом деле.
— Не смей, — сказала я.
Красный туман опять наклонил голову.
— Что не сметь?
— Носить его лицо, — Ладонь царапнули золотые кольца, когда я сжала пальцы в кулаки. — Ты не Солярис. Ты не мой ширен.
— Знаю, но ты ведь любишь, как он выглядит. Я подумал, что так тебе будет комфортнее, когда ты...
— Не смей выдавать себя за тех, кем не являешься! Я знаю, кто ты и что такое на самом деле.
— Как ты тогда хочешь, чтобы я выглядел? — спросил Красный туман. — Какой облик мне принять? Только скажи, и я изменю его.
Я покачала головой, растерянная. Враги и прежде пытались подхалимничать, раболепии, дабы войти ко мне в доверие, но еще никогда так искренне не угождали. От этого мурашки стекали по телу — до чего же жутко и противно! С Сенджу в этом плане было гораздо проще. Он всегда придерживался плана, двигался к цели размеренно, шаг за шагом, и мотивы его были ясны, как белый день. Красный туман же являлся порождением хаоса, потому и сам действовал хаотично. Его желания — всего лишь инстинкты, а неутолимый голод — последствия природы. Как победить то, что совсем не понимаешь, но что так отчаянно стремится понять тебя?
— Я хочу увидеть твой истинный лик, — ответила я, решив начать с малого. — Покажи мне.
Красный туман поджал губы. Лицо его, точь-в-точь как у Соляриса, застыло, и он угнулся куда-то вниз, будто мои слова задели или оскорбили его.
— У меня нет своего лика, — ответил Красный туман приглушенно. — Совсем-совсем нет.
Я кашлянула, повела плечом и встряхнулась, отгоняя странные чувства, что вызвали во мне эти слова. То была жалость? Или всего лишь раздражение этой его притворной непосредственностью, которая, тем не менее, совсем не мешала ему убивать?
— Мне все равно. Я не стану говорить с тобой, не стану смотреть на тебя и не стану слушать, пока ты не перестанешь выглядеть, как Солярис. Прими другое обличье, такое, которого нет ни у кого из ныне живущих. Прими тот вид, которым хочешь обладать ты сам, по собственной воли. Создай его и носи всегда, один и тот же. Или... Или я уйду и больше никогда не появлюсь.
Точно так же, как мне прежде не приходилось сталкиваться с угодливостью врага, мне не приходилось и шантажировать его. Вторгаться в чужую обитель подобно воришке и угрожать тем, что я ничего не стану воровать — вот, на что это было похоже. Так нелепо, что я едва не засмеялась, но Красный туман воспринял мои слова всерьез. Посмотрел на меня с таким исступленным видом, будто я приставила нож к его груди, и повернулся спиной, чтобы, повернувшись обратно, выглядеть совсем иначе.