Кристальный пик
Шрифт:
Свесившись вниз, я взглянула на местные просторы — не такие зеленые, как леса, но слишком темные и неоднородные, чтобы быть лугами. Если присмотреться, можно было разглядеть легкую рябь и поросли морошки с вереском, которые всегда любили сырость. А заросшие водоемы и болотные топи, которыми был известен старый город Гриндилоу на востоке Дейрдре больше всего, к этой сырости прекрасно располагали.
Виланда, будучи такой же любительницей страшных сказок при жизни, как моя весталка, как-то пугала нас с Гектором, что в подобных местах водятся диковины — кусочки плоти Дикого, кои он отрывает от себя и выбрасывает из Междумирья, коль сам сидит в цепях. Иногда это его ногти, иногда зубы, а иногда даже внутренние органы.
По правде говоря, Гриндилоу и впрямь был не лучшим местом для остановок, но вовсе не из-за выдуманных чудовищ, а из-за торфа, что, поросший мхом, выглядел обманчиво плотным, но запросто мог утянуть на дно даже лошадь. Именно поэтому город Гриндилоу строился не вширь, а ввысь, и хижины его могли насчитывать по пять этажей, безобразно косые и причудливых форм, но такие крепкие, что стояли века. Жаль, что я не могла увидеть их воочию: никто не должен был знать, что королева Круга покинула свою обитель в столь непростое для нее время. Поэтому едва Гриндилоу замельтешил вдалеке, вовремя замеченный Кочевником, как я стала примеряться к его безлюдным болотистым окраинам.
— Солярис...
«Да?»
— Мне что-то нехорошо.
Этих слов хватило, чтобы хвост Соляриса задергался из стороны в сторону, как выскочившее из телеги колесо. Крылья заработали резче, шея выгнулась, и Солярис даже сумел изогнуться в полете так, чтобы взглянуть на меня, сидящую у него на загривке, по крайней мере одним желтым глазом. Зрачок в том был yже иголки, и даже Кочевник, заметив это, выразительно ойкнул.
«Слабость? Головокружение? Тошнота?», — принялся перечислять Сол, и я спешно пробормотала, боясь себя выдать:
— Пожалуй, все вместе.
«Ты завтракала сегодня?»
— Нет...
«Рубин! Ты же знаешь, что должна хорошо питаться»
— Прости, я забыла.
Моя сахарная болезнь по сей день была тем поводком, которым я могла управлять Солярисом, но которым, само собой, никогда не пользовалась. До сегодняшнего дня. Стоило мне обмолвиться о своем детском недуге, как Солярис тут же начал стремительно снижать высоту, даже не заметив в переполохе, что лицо у меня слишком красное и оживленное, в то время как для сахарной болезни характерны вялость и мертвенная бледность. Виски сдавило от резкого скачка вниз, а Кочевник и вовсе издал звук, пугающе похожий на тот, который он издавал раньше, когда его тошнило.
— Сол, у нас всего семь дней осталось, ты помнишь? А не считая этого, даже шесть...
«Все я помню. И что? Предлагаешь лететь дальше, пока ты не умрешь?»
— На кону стоит весь Круг...
«Будто бы в первой. Ты уже знаешь, что я думаю о нем. Пусть этот Круг катится к Дикому, коль требует от меня делать такой выбор. Между миром и тобой я всегда буду выбирать тебя, Рубин. Это не обсуждается».
Услышать подобное было бы безмерно приятно... Если бы не было так стыдно. Я закусила нижнюю губу, угнувшись вниз, чтобы избежать потока ветра, ударившего в лицо, а заодно и немого укора собственной совести. Ее не умаляло даже то, что я делаю все это не эгоизма ради, а ради самого Соляриса, даже если он с этим не согласится.
— Ну и зачем было столько вякать про неделю в запасе и путешествие без ночлегов, если по итогу и на дни плевать, и ночлеги еще как будут? — фыркнул Кочевник раздраженно, как только спрыгнул с драконьего хребта на землю сразу после приземления. Я едва успела отстегнуть его от своего пояса, иначе он бы стащил меня кубарем за собой.
— Никаких ночлегов, — объявила я, спускаясь следом нарочито неуклюже. — Мне и часа хватит... Всего лишь часа отдыха, да. Максимум два.
Хрустя спиной, затекшей за те десять часов, что мы провели в небе, Кочевник принялся разминаться и махать своим топором, отпугивая комаров и мошек, которые в это время года и вблизи топей липли к коже, как мухи к меду. В таких местах уже через полчаса на шее можно было обнаружить по меньшей мере пять укусов, красных и чешущихся. Надеясь избежать этого, я наглухо захлопнула плащ, заколола его лунной фибулой под шеей и уселась на выкорчеванных бурей деревьях, образующих хлипкий помост. Здешний воздух, вдали от гор и моря, сильно отличался от воздуха в Столице, где всегда пахло солью и цветами. С болот тянуло прохладой и гнилистым илом, а от рощи морошки вокруг — медовой сладостью.
Не удержавшись, я наклонилась к кусту и собрала несколько крупных ягод себе в ладонь.
— И это тоже съешь.
Я не успела прожевать, морщась от кислинки на языке, — ягоды оказались недозревшие, — как передо мной очутилась горсть клюквенного мармелада и вяленной индейки. Едва Солярис изменился, оставив себе лишь ту чешую, из которой была пошита его броня, как тут же принялся ворошить наши походные сумки, прежде закрепленные у него на спине. Хотя на самом деле я завтракала, да еще как, — и кашу с маслом съела, и блины, и хлеб, — в животе у меня и вправду урчало. В конце концов, мы летели без остановок, а на такой высоте особо не перекусишь. Приходилось по большей части жевать древесную смолу, чтобы растянуть приемы пищи, но на улице вечерело, и смолы пустому желудку теперь было мало.
— Ешь же, ну. Поскорее, — повторил Сол, нависая надо мной, и это звучало больше как мольба, нежели как просьба. Губы его подрагивали, да и сам он выглядел не так, как обычно. Не то слишком растревоженный, не то уставший. От игры сумеречных теней на юном лице словно проступали старческие заломы, а взгляд казался блеклым и потухшим — уже не солнечный огонь, а всего лишь спичка. И после этого он утверждает, что выдержит неделю лёта...
Я молча взялась за вяленую индейку. Клала в рот по маленькому волокну, жуя медленно, несмотря на голод, чтобы потянуть время и поддерживать изнеможенный вид. Кочевник тем временем уплетал сушенные свиные ушки, раскачиваясь на соседнем бревне, а Сол сидел рядом и, грызя засахаренные орехи, не сводил с меня глаз. Разве что в рот не заглядывал.
— Кочевник, собери дров, — сказал он неожиданно, повернувшись. — Смеркается. Костер разводить пора.
— Так мы ночевать все-таки будем? — нахмурился Кочевник.
— Не будем, — ответила я.
— Будем, — ответил Сол.
Кочевник сузил глаза.
— Вот же парочка! Нашла коса на камень. Как определитесь, сообщите, — И, демонстративно закинув в рот все оставшиеся свиные уши разом, перекрутился через бревно и сел к нам спиной.
Я вздохнула и удрученно посмотрела на Соляриса, качая головой. Значит, ради себя он не был готов рисковать опоздать, а ради меня, невредимой и уж точно не умирающей — запросто.
— Мы переночуем, — повторил он тоном, не терпящим возражений. — Прежде ты никогда не жаловалась на сахарную болезнь, а теперь вон оно как. Лишнее доказательство того, что я всегда прав. Спешка может стоить тебе здоровья, Рубин, а заодно и мне с Кочевником. Потеряешь сознание — и если вниз не упадешь, то вторую руку оторвет, не дай боги, — Солярис красноречиво дернул меня за крепления на поясе, а затем за костяные пальцы, торчащие из-под плаща. — Какой будет толк от тебя, истощенной, в Надлунном мире? Это меня жалеть нечего, не мне континент отстаивать да с богами хороводиться. Если не успеем до окончания летнего Эсбата, то подождем осеннего. Или другое что придумаем. Хотя нет, не слушай меня. Все мы успеем. Я костьми лягу, чтоб успели.