Кристальный пик
Шрифт:
Очень скоро травянистая роща обступила нас таким плотным кольцом, что между деревьями не осталось просветов, и верхушка замка утонула за кронами. Верхом на лошади такая прогулка переносилась куда легче. Сейчас же, ступая по хлюпающей земле и красным лужам на своих двоих, я то и дело ловила себя на мысли, что буквально иду по костям. Иногда и вовсе казалось, что кто-то смотрит тебе в спину, неуклюже топает по сухим листьям и шуршит, но ловко прячется в кустах, стоит обернуться. К счастью, к этому я быстро привыкла. В прошлый раз мы с Кочевником и Солярисом плутали здесь почти неделю, так что едва ли лесу удастся напугать меня сильнее, чем я испугалась тогда, когда мы думали,
— Что у тебя с рукой?
Я заметила льняную повязку под коротким рукавом, обернутую вокруг предплечья Сола, лишь когда взялась за его протянутую ладонь, чтобы перебраться через бурелом: тот начался спустя час нашего пути и порядком нас замедлил. Повязка лежала плотно, не успела поистрепаться, как если бы ее наложили недавно. Темно-красное пятно, расползшиеся по ее краям, наводило на тревожные мысли. Солярис всегда исцелялся достаточно быстро, чтобы никакие перевязки ему не требовались. Что же случилось на этот раз?
— Ничего особенного. Заходил к Гектору, а тот со своим мастером, эля налакавшимся, что-то не поделил. Полез разнимать их, и последний как кочергой в меня ткнет, полудурок криворукий.
За восемьдесят лет жизни среди людей Солярис научился врать так же искусно, как они. Не было даже смысла пытаться раскусить его ложь, ибо это то же самое, что пытаться раскусить железный самородок голыми зубами. Поэтому я лишь подозрительно хмыкнула, но успокоилась, когда Сол стянул при мне повязку, дабы я не накручивала себя зря: под той действительно уже не было ни царапин, ни следов. Значит, и впрямь ничего серьезного.
Небо высоко над головой, лимонное, помогало не теряться во времени. Несмотря на ясную погоду, солнце в Рубиновый лес не доходило: верхушки высоких деревьев ломали падающие лучи, как стекло, баюкая тьму и не желая с ней расставаться. Все, что нам оставалось — это иногда задирать голову, чтобы проверить, не близится ли вечер.
В какой-то момент я вдруг поняла, что мы с Солом слишком долго молчим. Иногда он предупреждал меня, что впереди крутой овраг или сломанная ветка, придерживал под локоть или переносил на руках, дабы я не упала и не испачкалась. Несколько раз Солярис даже поинтересовался, не нужен ли мне отдых и питье, а однажды присел на необтесанный пень без всяких предупреждений, протянул мне хлебную лепешку и отказался идти дальше, пока я не прожую ее до последней крошки. Словом, Сол вёл себя ровно так же, как обычно. И именно это было странно.
— Похоже, в один день и впрямь не уложимся, — признал Сол неохотно, глядя на сливовые облака, какими затянуло небо еще спустя пять часов наших поисков. К тому моменту мы наконец-то вышли к устью знакомой чистой реки, возле которой ни раз останавливались на ночлег по пути в Дану. — Будем разбивать костер. Авось вёльва узрит дым и сама явится.
Он остановился возле упавшего дерева, покрытого мхом и порослями плюща, и принялся копошиться под ним, отбирая сухие и короткие ветви. Затем, сложив их устойчивой пирамидкой, прошел до речного обрыва и наклонился к воде, чтобы всполоснуть испачканные в багряном соке и жимолости руки. Наблюдая за ним, так и не обмолвившимся за весь день ни словом о летнем Эсбате, я наконец-то решилась.
— Поцелуешь меня? — спросила я, сбросив узелок рядом с хворостом, и затаила дыхание в ожидании ответа.
Сол не повернулся, но плескать руки в реке перестал. По воде побежали круги.
— А ты что, вчера не нацеловалась?
Я беззвучно застонала. Выходит, Мелихор с Матти были правы.
Вспомнив напутствие последней, я невольно зарделась и прислонилась к клену, надеясь спрятаться за ним. На том, единственном из всех деревьев вдоль берега, пробивались не только багряные, но и темно-зеленые листья. Я осторожно потерла их пальцами, очертила угловатые края и торчащие ветки — тоже зеленые. Хороший знак. Должно быть, защитный сейд Хагалаз, который сохраняет реку чистой, сосредотачивается где-то поблизости.
— Это всё? — спросил Солярис, взбудораженный моим затянувшимся молчанием даже больше, чем вопросом. Глаза его недобро потемнели, будто в них собрались все лесные тени. За время нашего пути он ничуть не устал, не вспотел и даже не помял своих светлых одежд. Однако стоило мне заговорить с ним о личном, как Сол покрылся несвойственным ему румянцем, будто разом с лигу пробежал. — Больше ничего узнать не хочешь?
— Хочу. Ты злишься на меня?
— С чего ты решила, что я злюсь?
— Ну... Сложно не разозлиться, когда узнаешь, что кто-то, кто тебе дорог, танцевал и целовался с кем-то другим. К тому же, у тебя ведь сокровищный синдром...
— Нет у меня никакого синдрома! — огрызнулся Сол, перебив меня, но я упрямо продолжила:
— Да и я бы на твоем месте тоже злилась, оно вполне понятно. Потому я и хотела попросить у тебя прощения... Я была очень глупа, раз позволила себя обмануть и сразу не поняла, что передо мной не ты. Это ужасное, ужасное предательство с моей стороны после всего, через что мы прошли вместе. Тот поцелуй...
— Что ты несешь, Рубин? Какое предательство? И причем здесь вообще поцелуй? — фыркнул Солярис, выбираясь из мелководья ручья. По его рукам, увитым голубыми венами от сжатых кулаков, струилась речная вода. Холодная, она пахла тиной и полевыми цветами, в то время как кожа Сола пахла мускусом и огнем. Точно олицетворение двух его сторон, что всегда боролись меж собою — человек и дракон, друг и враг, возлюбленный и сородич. — Подумаешь, поцеловала кого-то! Ты моя ширен и ничья более. Я получу тысячу твоих поцелуев, куда более нежных и страстных, если только захочу этого.
Привыкший терпеть боль физическую, Сол всегда терпел и боль душевную. Считал ее незначительной, пустяковой, ведь раз на драконах заживают даже раны от меча, то заживут и эти. Но Солярис ошибался — такие раны загнаиваются гораздо легче, чем любые прочие. За восемнадцать лет, что мы провели вместе, я так и не сумела объяснить ему это. Но, как оказалось, многое не сумела понять и сама. Например, то, что Солярис зачастую и впрямь не испытывает боли там, где ее испытал бы любой другой. Или что он никогда не ревнует — он защищает свое. Ведь Солярис дракон, а не человек, потому и злится по-драконьи — тронешь сокровища и будешь мертв, ведь это вор виноват, что посягнул на них, а не золото, которое блестит.
Солярис медленно приблизился, и я сама не заметила, как попятилась под его напором и прижалась спиной к стволу багряно-зеленого клена. Лишь когда агатовые когти подцепили мое лицо за подбородок, поднимая вверх, я убедилась, что все это время мы и впрямь говорили о совершенно разных вещах.
— Я злюсь, но вовсе не на тебя, рыбья ты кость. Я злюсь на то, что эта погань посмела меня повторить! Меня! Я Солярис, рожденный в Рок Солнца, жемчужный дракон и королевский зверь. А оно решило, что способно заменить меня? Стать мной? До чего самонадеянно! Уверен, ты бы легко раскусила его истинную подлую натуру в два счета, если бы не хмель и не темнота. То ведь всего лишь пустоцвет. Интересно, чей лик он примет, когда я разорву его на части и сожгу дотла.