Кривой дом (сборник)
Шрифт:
Я глубоко вздохнул и повернулся к Софье, Она была очень бледна, лицо ее выражало отчаяние.
— Эго ужасно, Чарльз!
— Да.
— Вы должны нанять самого лучшего адвоката. Ей надо оказать помощь.
— Некоторые вещи трудно себе представить. Я никогда не видел, как арестовывают.
Мы молчали. Я вспомнил выражение беспредельного ужаса на лице Бренды. Да, Бренда не была бойцом. Я поражаюсь, как ее хватило на убийство. А может быть, она не убивала? Может быть, убил Лоуренс? С его манией преследования, неустойчивой психикой,
— Итак, все кончено? — спросила Софья.— Но почему их арестовали именно теперь? Я думала, что улики недостаточны.
— Выяснились некоторые дополнительные обстоятельства. Найдены письма.
— Вы хотите сказать, их любовная переписка?
— Да.
— Какие идиоты сохраняют такие вещи?
— Действительно, идиоты. Каждый день в газетах пишут об этой абсурдной мании сохранять письменные доказательства любви, к чему это ведет, однако почему-то это никого не научило еще.
— И все равно, это ужасно.
— Да, это очень страшно, Софья, но не стоит так мучиться. В конце концов, разве не на такой исход вы надеялись все это время? Еще тогда, в ресторане, вы говорили об этом. Вы сказали, что все будет в порядке, если дедушку убил «определенный человек». Вы имели в виду Бренду, не правда ли? Бренду или Лоуренса?
— Не надо, Чарльз. Вы мучаете меня.
— Надо смотреть на вещи реально. Теперь мы можем пожениться, Софья. Нам незачем больше откладывать свадьбу. Семья Леонидасов вышла сухой из воды.
— Да, я думаю, мы вышли сухими из воды. Но вы уверены в этом?
— Дорогая моя! Но ни у кого из вас не было настоящего повода для убийства.
Она страшно побледнела.
— Кроме меня, Чарльз. У меня был повод.
— Да, конечно...— Я был растерян,—Хотя нет, вы ничего не знали о завещании.
— В том-то и дело, что знала,— прошептала она.
— Что?! — У меня все похолодело внутри.
— Я давно знала, что дедушка сделал меня своей наследницей.
— Но каким образом?
— Он сам сказал мне об этом за две недели до смерти. Однажды он сказал мне: «Все свои деньги я оставляю тебе, Софья. Ты должна позаботиться о семье, когда меня не станет».
— Но вы ничего не говорили мне об этом!
— Понимаете, когда с завещанием произошло недоразумение, я подумала, что дедушка ошибся, что это была игра его воображения. А если и было завещание в мою пользу, я надеялась, что оно потерялось. Я не хотела, чтобы оно нашлось. Я боялась.
Софья обладала трезвым умом и прекрасно знала, что последнее завещание Леонидаса бросало на нее тень. Теперь мне стал понятен ее отказ обручиться со мной и ее стремление во что бы то ни стало добиваться истины. Она говорила, что ей нужна только истина,— ничто другое ее не устраивало. Я вспомнил, как страстно она говорила об этом.
Мы уже направились к дому, когда я вдруг вспомнил ее следующую фразу. Она сказала, что могла бы совершить убийство — но только ради чего-то очень значительного.
Глава 22
На повороте дороги мы столкнулись с Роджером и Клеменс. Роджер был очень возбужден, Клеменс хмурилась.
— Хзлло,—-сказал Роджер.— Наконец-то! Я думал, они никогда не арестуют эту гадину. Не понимаю, чего они ждали? Надеюсь, теперь-то они повесят ее и ее несчастного кавалера.
Клеменс еще больше нахмурилась.
— Не будь таким грубым, Роджер!
— Грубым? Чепуха! Совершенно хладнокровное, предумышленное отравление беспомощного, доверчивого старика! И когда я радуюсь, что убийцы пойманы и понесут наказание, мне говорят, что я груб. Я бы сам с наслаждением задушил эту женщину.
Потом спросил:
—- Ола была с вами, когда приехала полиция? Как она отнеслась к аресту?
— Это было ужасно,— сказала Софья тихо,— она до смерти испугалась.
— Так ей и надо.
— Не будь мстительным, Роджер.
— Извини, дорогая, но тебе §того не понять. Это был ведь не твой отец. Я любил отца, понимаешь, любил!
— Мне бы пора уже понять это.
— Ну представь себе, Клеменс, что это меня отравили.
Ее веки дрогнули, руки сжались в кулаки.
— Не говори таких вещей,—резко сказала она,— даже в шутку.
— Успокойся, дорогая, скоро мы будем далеко от всего этого.
Роджер с Софьей пошли вперед, мы с Клеменс позади.
— Я думаю, теперь мне разрешат уехать,— сказала Клеменс.
— А вы так сильно хотите этого?
— У меня нет больше сил.
Я взглянул на нее с удивлением.
— Разве вы не заметили, Чарльз, что я все время борюсь? Борюсь за свое счастье, за Роджера. Я опасалась, что они уговорят его остаться в Англии. Я боялась, что Софья предложит ему деньги и ради моего комфорта он нас гонт, чтобы мы остались здесь. Беда в том, .что Роджер никого и ничего не хочет слушать. Он думает, что сам все знает. Он в достаточной степени Леонидас, чтобы считать, будто для женщины все счастье — в деньгах. Но я больше не хочу жить в этой семье, не хочу быть связанной. Я буду бороться за свое счастье, увезу Роджера и создам ему такую жизнь, в которой он не будет чувствовать себя неудачником. Я хочу его для себя, только для себя.
Она говорила тихо, но страстно. Только теперь я понял, насколько она раздражена. И еще я понял, каким сильным и собственническим было ее чувство к Роджеру.
И тут я вспомнил странные слова Эдит: «одностороннее обожание». Может быть, это относилось к Клеменс. Роджер, думал я, любил своего отца больше всех на свете, даже больше, чем жену, хотя он обожал ее. Теперь я понял, насколько велико было желание Клеменс завоевать его безраздельную любовь. Ее чувство к Роджеру составляло смысл ее существования. Он был ее ребенком, мужем, любовником.