Кроссворд для нелегала
Шрифт:
Дремов бил с двух рук. Люди Штеренфрида падали один за другим, бедняга Смирнов, служивший Дремову полуживым щитом, был изрешечен пулями и остался лежать посреди вытоптанной травы, а сам Дремов мелькал то здесь, то там, стреляя редко, но весьма результативно. Вот затих Колыванов, стрельба со стороны команды Штеренфрида почти прекратилась – видно, в живых остались немногие, и те – раненые. Поймать Дремова на мушку оказалось нелегким делом, он как-то странно раскачивался, отпрыгивал, падал на землю и опять поднимался, и успевал при этом положить пару пуль над головой Штеренфрида. Отто понял – надо спасать свою жизнь, и нырнул в заросли.
Две пули, выпущенные одна за другой, прошли над самым ухом. Вот он – Дремов Андрей Митрофанович. Надо было там, в избе у старухи… Хотя
Ни шагов, ни треска сучьев… И еще две пули – аккурат в нескольких сантиметрах от тела Отто. Грамотно работает русский. Неужели хочет взять живым!? Штеренфрид неслышно откатился назад – и вовремя. Еще две пули легли в траву, в то самое место, где были его ноги. Отто неприцельно выстрелил – туда, где мог находиться смершевец. Мог бы…
Cмершевец молчал. Молчал и Отто.
– Остановись, Дремов! – крикнул из укрытия Отто. – Мать плакать будет… Когда похоронку пришлют!
В ответ ни слов, ни выстрелов.
– Нету матери, – наконец послышалось из березняка. – При бомбежке на прошлой неделе… Выходи с поднятыми руками!
– Слушай, как офицер офицеру! – Штеренфрид завязывал разговор. – На чем нас расколол? Или как у вас говорят – вычислил?
– Интуиция, – раздалось из березняка.
– Ни за что не поверю, Дремов. Ну, похвастайся, – пытался завести смершевца Отто.
Андрей не отзывался. Ни словом, ни выстрелом. Не торопился «продолжать диалог» и Отто.
– Слышь, фашист? – раздался наконец голос Дремова. – Документики вы классно изготовили. Только скрепка в красноармейской книжке у нас из простой проволоки, а вы из нержавеющей сделали. У наших скрепка уже через дней пять ржаветь начинает, а у вас как новенькая.
Штеренфрид зло сплюнул. Поистине всего не предусмотришь!
– Спасибо! Учтем на будущее!
– На том свете учтешь! – услышал Штеренфрид чуть не в трех шагах, и в ту же секунду у самого его уха свистнули две пули.
Смершевец подобрался почти вплотную. Голос совсем рядом, но он, Отто, не видит Дремова.
– С поднятыми руками! Высоко поднятыми! Считаю до двух!
И тут Штеренфрид увидел – зеленое пятно между сосен шевельнулось. При полном безветрии! Это он! Все, конец тебе, Дремов. Три… Три прицельных выстрела! Штеренфрид перекатывается назад, поднимается почти в полный рост и бежит. Бежит, не оглядываясь.
Кажется, он подстрелил Дремова. Нужно бы вернуться, удостовериться… Нет, там могут быть другие смершевцы. Туда дороги больше нет.
Задание провалено – мост стоит, как и стоял. Нескольких возьмут живыми, среди них – Колыванов. Теперь они из него многое «выпотрошат».
До линии фронта бы как-нибудь добраться… Ничего, один он точно доберется.
Позже Штеренфрид узнал, что хитрые телодвижения Дремова называются «маятником». Немцы так и не успели перенять их.
Дремов провалялся в госпитале два месяца. Все три пули фашиста оказались в его теле, и каждая из трех могла бы оказаться смертельной. Но – повезло, жизненно важные органы не задеты. И еще повезло, что старший охраны моста в нарушение устава отправил двух бойцов проверить, что за стрельба случилась рядом с их объектом. Если бы не они, Дремов просто истек бы кровью. Спасли они и группу окружения в составе одного-единственного бойца – Бори Каменского, который, выполняя задание командира, не пошел с ним ночевать в избу с подозрительными «саперами», а разместился по соседству, не спал всю ночь и утречком последовал за «саперами», а по условному сигналу – фразе со словом «карнавал» – храбро и мужественно сыграл массовку. Рана его оказалась легкой, и уже через две недели он опять был готов к строевой службе, но во время лечения у него проснулся поэтический талант, он написал пару стихотворений в госпитальную стенгазету, и его забрали в редколлегию дивизионного «Боевого листка». Оказалось, что журналистика и есть его настоящее призвание, и он вполне успешно довоевал, даже имел боевые награды.
Дремов считал Борю геройски погибшим в неравном бою с
А где-то в начале семидесятых, в одном документальном фильме, Дремов увидел бывшего фронтового поэта Бориса Каменского. Между прочим, на груди у поэта среди других была вывешена и та самая награда, о которой ходатайствовал Дремов. Но стихи, которые читал в фильме фронтовой поэт, Дремову не понравились. Литературный герой, сиречь сам автор, показался Дремову чересчур уж героическим. Отважный контрразведчик в капусту крошил фашистов и предателей Родины, а послевоенные свершения героя выглядели уж и вовсе космическими по масштабам. Весь в делах и заботах, Дремов не приложил стараний, чтобы разыскать своего фронтового подопечного, – предчувствовал, что ничего хорошего из этой встречи не получится. И как обычно, чутье не подвело. Дело в том, что с началом перестройки Борис Каменский напрочь забыл о своей службе в СМЕРШе и оказался в первых рядах демократической элиты, обрушившейся на позорное прошлое страны, запятнанное преступлениями НКВД, КГБ, СМЕРШа и всех примыкавших к ним структур на протяжении всех злосчастных семидесяти советских лет. Поэт охотно делился личными впечатлениями о бесчинствах СМЕРШа на всех этапах Великой Отечественной и везде, где мог, намекал открытым текстом, что до сих пор около его дачи в Переделкине дежурит целая бригада «топтунов» и что вот-вот он будет арестован КГБ. И, разумеется, зверски замучен. В середине 90-х, когда разоблачения ненавистного КГБ всем изрядно поднадоели, а у власти утвердились Борины единомышленники, он почему-то уехал в США.
– Семь. Четыре. Семь… Очень плохо, – Штеренфрид неотрывно смотрел в подзорную трубу, точно силился разглядеть заветную «десятку». – Ты же вдвое моложе меня… Кость крепче и легче. Крутись, извивайся! – голос Штеренфрида звучал зло и резко. – Ну ладно, встань и иди сюда.
Кроуфорд поднялся, одернул спортивную куртку и, тяжело дыша, подошел к наставнику.
– Смотри! – Штандартенфюрер взял из его рук пистолет и, неожиданно ловко перевернувшись в воздухе, упал на спину – выстрелил. Перекат вправо – выстрел. Откат назад – выстрел. Перекат влево, на четвереньки – выстрел. Поднялся. Дыхание, конечно, сбито… Немолод Отто, немолод. Еще один выстрел.
– Десять. Восемь. Десять. Семь. Девять, – комментировал Джимми, не отрывая взгляда от подзорной трубы.
Штеренфрид махнул рукой, ничего не сказал.
– Рукопашным боем ты со мной не занимаешься, – выждав паузу, проговорил папа Отто. – У тебя что, какой-то пояс?
– Черный пояс, 1-й дан, – Кроуфорд самолюбиво поджал губы.
Штеренфрид усмехнулся.
– При задержании бей в висок. Или вот сюда. Чтобы отключить, – Отто легонько ткнул Кроуфорда фалангой указательного пальца под ухо. – Он отключается, но потом будет целенький. И разговорчивый. Кстати, как развязать язык пленному? В карате или айкидо этому учат?
Джимми неопределенно дернул плечами.
– Смотри. И ощущай!
Кроуфорд даже не сообразил, как впечатался спиной в траву. Нет, это было не айкидо. Пальцы правой руки оказались в железном захвате, каждое движение вызывало боль. Не сумев вывернуться, он так и остался лежать – на спине, уткнувшись затылком в траву. Штеренфрид, не ослабляя стального захвата, наступил ботинком на лицо Джимми. Тяжелым кованым ботинком, к тому же покрытым грязью – лужи еще не высохли после недавнего дождя. Ботинок вдавил затылок Джимми в раскисшую землю, затем чуть приподнялся – и вновь наступил. Так, что под штеренфридским каблуком оказался правый глаз Джимми.