Кровь боярина Кучки
Шрифт:
Одиноко бродя по печально-тихим Ивановым хоромам, Род думал о Вевее. Глупьём или с каверзным умыслом она сообщила им с Полиеном, где отай [334] находился князь? Знала ведь, что и Кучка там вот-вот должен появиться. Стало быть, умышляла каверзу. Как он поначалу обрадовался Вевее и как теперь презирал её!
Мысли его поспешно перенеслись к Улите. Сосредоточенно глядя из высокого растворенного окна в небесную пустоту, он увидел свою ненагляду в её одрине. Зелёные глазки боярышни выдавали крайнее беспокойство. Наливные щёчки обагрил тревожный румянец. Что она делает? Укладывает девичьи наряды в кожаный короб… Куда собралась?
[334]
Мучимый пустыми догадками, Род ободрял себя тем, что сразу же после княжеских похорон простится с Суздальским Гюргием и наконец-то уедет в Кучково.
Тело Ивана привезли к следующему утру. И начались мрачные плачевопльствия. Каменного гроба не открывали. Видимо, спустя много времени труп выглядел нелепно [335] . Перед гробом вели коня, несли стяг. Княжеская семья, бояре и гриди шли в плачных одеждах и черных шапках. В церкви у гроба установили копье. День был жаркий, а панихида долгая, и в подсвечниках от духоты гасли свечи.
[335] НЕЛЕПНО - неподобающим образом.
Повечер тризновали не в самой церкви, а под открытым небом в церковной ограде. Столы были уставлены яствами пообилу [336] . Обережь окружала тризников.
Якун Короб ещё поутру у дворца заприметил Рода и долго расспрашивал о последних днях князя, а в шествии оставил подле себя. И повечер на тризне посадил рядом. По иную сторону от Якуна сел Владимирский князь Андрей Гюргич.
Сам Гюргий сидел во главе стола, насуплен, немногословен. Одесную его, опустив очи долу, окаменела прибывшая из Кидекши княгиня-гречанка. Коротко помянув ратные доблести покойного сына, скрепивший сердце отец благодарно отозвался о братней любви к Ивану Северского князя Святослава Ольговича.
[336] ПООБИЛУ - вдоволь, в изобилии.
– Я велел передать ему: не тужи о моём сыне - если этого Бог взял, то другого к тебе пришлю, - поднял голову Гюргий.
Всем уже было ведомо, что сын его Глеб остался с Ольговичем. Тело Ивана привёз Борис. Род знал, что и Полиен не вернулся, стал оружничим Глеба.
– От смерти нет зелья, - немощно произнёс в наступившей мёртвой тишине девяностолетний любимец и воспитатель Гюргия его тёзка Симонович, суздальский тысяцкий, сын варяжского выходца Шимона.
– А от старости зелье - могила, - тихо сказал соседу по столу Коробу Якуну Владимирский князь Андрей, не любивший властного старика.
Якун усмешливо обратился к Роду:
– Какой же ты зелейник [337] , ежели не помогло в беде твоё зелейничество?
Юноша угрюмо повторил слова девяностолетнего старца, что от смерти нет зелья. И это, видимо, не понравилось князю Андрею, потому что тот резко метнул в него косой половецкий взгляд.
– О твоей великой зеленомудрости [338] писывал мне покойный Иван в своих грамотках, - процедил он, - Вовсе ты, как теперь знаю, и не сын Кучки.
[337] ЗЕЛЕЙНИК - лечащий, чарующий травами.
[338] ЗЕЛЕНОМУДРОСТЬ - незрелое мудрствование.
– Я не сын Кучки, - подтвердил Род.
– И не брат Кучковны Улиты, - продолжил Андрей.
– Не брат, - с вызовом сказал Род.
Князь, совсем потемнев лицом, отвернулся.
– Ведь твоя зелейная снадобица [339] , -
Род, внезапно охваченный подозрением относительно намерений князя Андрея насчёт Улиты, ничего не ответил. Он уж уверился, что письменное вмешательство Ивана в личную жизнь младшего брата ни к чему хорошему для Рода не привело. Андрей ух как был недоволен появлением на Суздальской земле предмета воздыханий его избранницы! Значит, у юного Жилотуга объявился могучий враг.
[339] СНАДОБИЦА - лечебная склянка, сосуд.
Когда тризники, насытившись и изрядно выпив, заговорили разом, Андрей, перегнувшись через спину Якуна, изрёк Роду в самое ухо:
– Езжай назад, зеленяк [340] , а то худо будет!
Юноша не успел ответить. Вновь воцарилась тишина за столами. Властно заговорил князь Гюргий:
– Немедля иду на юг. Верну Северскому его удел. Займу Киев…
– На юг! Долой Изяслава!
– подхватила дружина.
– А ты что скажешь, Громила?
– обратился ростово-суздальский властелин к седоусому, зеленохохлому, мудрейшему паче других советнику.
[340] ЗЕЛЕНЯК - зеленоватый гад, лягушка, ящерица.
Род по необычному виду запомнил этого дружинника ещё на пиру у Кучки и теперь сразу узнал его.
Громила поднялся и густо заговорил:
– Ежели мыслишь на юге великое владение приобресть, понапрасну потрудишься. Не пустых, разорённых воинами земель надобно искать, где людей остаётся мало, а впредь будет ещё меньше. Без людей земля бесполезна. Ведь и тут у тебя земли изобильно, да людей мало. Весьма изрядно ты рассудил строить и населять города. Ещё рассуди: сколько воистые князья опустошали огнём и мечом свои земли, столько тебе, бывшему в покое, они земель своими людьми населили. К тебе, слыша тишину, благоденствие, а паче всего правосудие, люди тысячами идут от Чернигова и Смоленска, из-за Днепра и от Волги. Доходами ты обилен. А полей и лесов ещё ох как много! Того ради советую прилежать дома об устроении земли. И вскоре узришь плоды трудов своих. Будет у тебя и людей довольно, и городов и сел более, чем на юге. Так зачем вся оная Русь? Севером станешь силен, на юге будешь страшен и почитаем…
Дружина слушала затаив дыхание. И чувствовалось, не потому, что сам Гюргий благосклонно внимал тяжёлой речи Громилы. То, что вещал старый седоус - лоб коленом, по сердцу приходилось суздальцам, не охочим до частых войн.
Но вот северный володетель прервал дружинника:
– Помолчи пока. Твой совет - на десятилетия, моё решение - на седмицы. Труд добывает долго, меч быстро. Иду на Киев!
Княжье окружение зашумело. Не от радости, а от облегчения при завершении спора. Род исподволь заметил, что князь Андрей, внимавший словам Громилы сосредоточенно, как собственным мыслям, при отцовском решении поднялся из-за стола и направился к Гюргию. Чуть послушав Андрея, тот отмахнулся. Упрямый сын вновь заговорил, да только, видимо, совсем о другом, потому что поглядывал в сторону Рода. Туда же зыркнул его отец.
Род понял: этот миг для него решающий. И без позова подошёл к Гюргию. Мало он знал его. Из их краткой беседы после встречи в доме вдовы, когда пришлось доложить о лечении бедного Ивана и его последних днях, юноша уяснил, что могущественный суздалец на него нелюбья не держит. За усердие даже благодарен ему.
– Отпусти меня, государь, на Мосткву-реку, - по-сыновнему, как к отцу, обратился Род к князю.
– Дозволь малость передохнуть от двух пленов и многих битв.
Гюргий ласково улыбнулся.