Кровь боярина Кучки
Шрифт:
– По названым сестричке да батюшке заскучал?
Род, пряча чувства, опустил голову.
– По родным местам.
Гюргий бросил взор на Андрея. Тот стоял с деревянным лицом.
– Родные места не уйдут, - посуровел сильнейший из оставшихся в живых сыновей Мономаха.
– А я ухожу. Ты пойдёшь со мною.
Это была минута, когда Род острее всего ощутил тяжесть княжеской службы, словно нового плена, и возжаждал свободы. Он уже не мечтал о боярстве, о возврате родительской жизни, так подло отнятой. Он мечтал о свободе. Тем не менее нашёл силы вскинуть голову и твёрдо произнести:
– Твоя воля, государь.
При таких словах просветлело лицо Андрея.
3
Пройдя поприще, строили привал на ночь. Не оказывалось под рукой села, ставили прямо в лесу или на первой поляне шатры для князей и дружины, а для неприхотливых воев клали хвойные пуховики из
Глухая полночь завела Рода в дром, не менее глухую лесную чащу, где вокруг сплошное сушьё-крушьё, из коего не искушённый лесной жизнью человек без чуда не выберется. Однако Род не боялся дрома. Ползая ящерицей по траве, он размыкал её руками, разглядывал, нюхал. Не зря князь Андрей зеленяком его обозвал. А луна, ласковая подружия дневного бога Ярила, откинув тучки, так и улыбалась ночному гостю: ищи, любезный, бери, чего сердце просит. Но не сердце просило юношу копаться в полуночной голубой траве. Повечер Короб Якун поманил его к князю Гюргию. Пришлось приблизить свою пегую кобыленку к булано-пегому княжьему жеребцу. Вот уж смутилась, бедная! Самовластец, сучив ущербные глазки, пожаловался: «Сон не берет, дрёма не клонит, еда на ум нейдёт». С надеждой глянув на юношу, государь искательно улыбнулся: «Ваня-покойник писывал о твоих искусствах. О, врачу! Уврачуй!» Род почтительно пояснил, что не естся Гюргию Владимиричу оттого, что не спится. А ночной сон отгоняется переизбытком дневных забот. А уж коли и место дневного сна заняли дневные заботы, это никуда не годится. «По-иному нельзя. Я - в походе. Всю жизнь - в походе!
– подосадовал Гюргий.
– Ты мне не причину указывай, а дай средство». Род чуть-чуть пораскинул мыслями, потом высказал их вслух: «Если сделать отвар из лесной чемерицы, иначе сказать - дремлика, это средство, пожалуй, будет не столь могучим. Крепче всего пёсьи вишни, по-народному - одурник, или сон-трава». Князь опасливо замахал руками. «Не иначе намереваешься своего государя наулёжь [341] усыпить?
– всполохнулся он.
– Нет уж, травный лечец, без ума усердный! Одурник твой мне ни к чему. Эдак чужого не высплю, а своё просплю. А продрав глаза, буду ходить спень спнём» [342] . Короб Якун поддакнул: «Крепкий сон - смерти брат». Род вызвался приготовить то и другое зелье, поначалу применить более щадящее.
[341] НАУЛЁЖЬ - спать крепким сном, без просыпу.
[342] СПЕНЬ СПНЁМ - сонный, заспанный.
Знал он, что сон-траву лучше собирать в полночь: полночный сок в ней куда забористее! Вот и законопатился в дром и пустился в поиски с помощью луны. А лесную чемерицу ближе к рассвету нашёл в подлесье. Осталось сквозь дрянной кустистый ерник продраться, за ним чуялась дорога.
Когда, весь в репье, он уж готов был, выпраставшись из ерника, выскочить на Старо-Русский путь, по которому двигалась суздальская рать, его остановило женское пение. Ещё прежде оно казалось стоном, будто бы рвущимся из многих грудей. Как он ни силился, не мог понять, объяснить себе этого звука. Вовсе не лесной звук. Он подобного прежде не слыхивал. И вот теперь ясно понял: бабы жуткую песню тянут. Что за бабы? Зачем жалобно голосят в этакую рань? Благоразумно он не поспешил выходить из ерника, лишь раздвинул кустарник, обнаружив странное зрелище.
Дресвяная дорога, выйдя из леса, стремилась по полю к чуть приметным избам. На поле, вернее, на лугу с выщипанной травой черным полумесяцем вспахана полоса. Нет, это не полумесяц, а круг, венчающий село и вот-вот готовый сомкнуться. Вспашка уже пересекла дорогу, разрушив дресвяное покрытие. Оставалось допахать несколько сажен, чтобы завершить круг. А вон и поющие пахари. Но - Сварог их накажи!
– что за пахари? Полунагие бабы, девки, старухи. У девок косы расплетены. С баб и старух сорваны головные платки. Распустив волосы, зеленогривыми ведьмами встречают они ранний рассвет. Несколько наиболее увесистых баб сидят на досках, положенных сверх сохи. Несколько девок придерживают соху позади. Остальные, впрягшись в неё, натянув постромки, тащат своё орудие, оставляя полосу вспашки. Песня при этом звучит надрывная:
Из песни Род понял, что дорога проходит через село Шеломница. И ещё от волхва
Однако выученик волхва на сей раз оказался плохим провидцем. Чу!
– оборвался шум надвигавшейся суздальской рати. Тишина воцарилась. Только ночные пахарки, хлебнув медовухи с устатку, верещат над самобранкой, словно пипелы [343] . Почему же остановил Гюргий свою тьму тысяч? Неужто пращуровский приём и ныне оказал силу и несчастье не посмело преступить начертанный сохой круг? Род ещё некоторое время ждал: мало ли отчего кратенькая задержка? Но скоро понял: жданки надобно прекратить. Вот уж и пахарки покинули своё место отдыха, не от кого прятаться в ернике. Он вышел на обеспыленную росой дорогу и споро зашагал в направлении войска. Одно памятное обстоятельство подсказало юноше причину задержки рати. Несколько дней назад, когда переправились через Мосткву-реку и миновали повёртку на Красные села, Гюргий, к своему крайнему раздражению, обнаружил, что Кучка не вышел к нему с помогай. Князь не преминул послать к ослушнику некоего Мамику-сотника, местного, из села Арати, зверовидного мрачного бобыля, что до ратной кабалы был поводчиком и кормился медведем. Пожалуй, этот Мамика теперь вернулся и передал государю нижайшую просьбу подданца Кучки обождать его московские силы, а нелюбье отложить. Род остановился середь дороги, прикрыл глаза, сосредоточился и представил боярский терем в Кучкове. Что же увидел? У распахнутых широких ворот - возы, груженные не походной кладью, а ценным домашним скарбом. Будто боярин собрался не на войну, а в иную вотчину. Откуда же ещё у Степана Иваныча вотчина, помимо москворецких его земель? Род почесал в затылке, встряхнул головой и прибавил шагу, не теряясь больше в догадках.
[343] ПИПЕЛА - свирель, флейта.
А вот и первые воины лежат на траве, пожёвывая чемеру [344] . Они издали заметили юношу, и до чутких его ушей долетел неторопливый переговор:
– Наш молодой колдун шествует…
– Чтой-то уж и колдун? Лечец-травник.
– Не просто лечец, а истинный волхв.
– А я слыхал: сын волхва!
Род, подойдя, приветливо оглядел спорящих:
– По какой причине неурочный привал?
Все четверо вскочили.
– Кабы нам знать да ведать!
– почтительно произнёс старший.
[344] ЧЕМЕРА - одуряющий табак из воробьиной гречихи.
Род счёл за благо не идти к Гюргию с пустыми руками, отыскал в обозе свои пожитки, развёл костёр и принялся готовить два зелья. В обозе мечники, седельники и коштеи тоже не ведали причины задержки.
– Я не зна-а-аю, князь знат, - распевно ответил один из них.
К колдовскому костру все подходить остерегались. Роду надолго посчастливилось остаться наедине с собой. Он почуял за спиной человека, когда оба зелья были готовы. Сидя на корточках, обернулся - позади возвышался Короб Якун.
– Что ж у тебя получилось, друг?
– поинтересовался боярин.
– Отвар из дремлика, порошок из о дурника.
– Как государю этим воспользоваться?
– Отвар принять внутрь или порошком покурить и подышать этим куревом.
– Дай-ка для начала отвар. Гюргий Владимирич сызнова ночь не спал.
– Отчего в походе промешка?
– спросил Род.
Короб осмотрел вокруг и, убедившись, что поблизости нет ушей, мрачно произнёс:
– Кучка изменил.
Род едва не выронил снадобицу из рук:
– Так я и знал. На чужбину целит Степан Иваныч.
У Якуна глаза расширились:
– Ты… неоткуда было тебе узнать.
Род вместо ответа тяжело вздохнул.
– Прискакал из Кучкова ночью лазутник, - продолжал Короб, - поведал, что обезумевший старик устремляется со всею семьёю и ближними людьми в Киев к супостату нашему Изяславу. А несогласную боярыню в поруб бросил, покуда не образумится. Государь отложил поход. Негоже иметь за спиной осиное гнездо. Нынче же отборные силы двинутся к Красным сёлам. Не сносить изменнику седой головы.
– Якун пощипал стриженную под государя бородку и сурово прибавил: - Седой, а глупой!