Кровь боярина Кучки
Шрифт:
Совсем поблизости от берёзы, в кроне которой скрывался Род, возник уютный костёр. Затрещало, как в родном очаге, потянуло домашним дымом. Аромат жареной курятины достиг ноздрей Рода.
– Видел нынче во сне калиту из сафьяновой кожи, - разговорился Дружинка Кисляк.
– Так и ласкала руки! А заглянул - пустая. Эх, думаю, гривнами бы её набить!
– Видел мужик во сне хомут, не видать ему клячи довеку, - откликнулся бородач.
– Ух, и чару вы мне даёте!
– ухнул молодой.
– Не чара, а куфа! Ажни пить страх!
–
Род краем уха воспринимал этот никчемушный разговор. Его занимало срочное дело. Требовалось споро и ладно сделать из бересты маленький круглый ковчежец с берестяной плотной крышечкой. Когда игрушка была готова, Род всыпал в ковчежец порошок сон-травы да ещё вложил свинцовую пуговицу, оторванную с мясом от кожаной опояски, и все это закрыл плотно-наплотно.
А под берёзой шёл пир горой.
– Чтой-то в костёр упало, будто камень кто кинул?
– лениво обеспокоился захмелевший младень.
– Шишка с сосны упала, вот и горит, - догадался Кисляк.
– Вроде с берёзы шишка-то, - вяло пытался высказать недоумение уже чмурной бородач.
А буро-коричневый дым при сгорании мнимой шишки, не отгоняемый улёгшимся ветром, так и распростёрся вокруг костра. Род затаив дыхание стал спускаться с дерева.
Осторожно подойдя к пиршеству, он увидел, что молодой свернулся калачиком, подогнув под себя коленки, бородач перегнулся пополам, свесив голову, а Кисляк завалился навзничь и отпыхивает губами. «Плохо, что губами во сне отпыхивает, вскорости помрёт», - отметил про него Род.
Одурник явно и без промешки оказывал своё действие. На всякий случай юный чаровник сделал руками плавающие движения над каждым из спящих и произнёс:
– Приходи сон из семи сел, приходи спень из семи деревень…
Покончив с этим, омыв руки вином из фляги (воды-то взять неоткуда!), он достал из закрытого котелка жареную петушиную ногу, от разогрева ещё не остывшую (ох, и жестка!), наскоро сгрыз её, потом стал присматриваться к стреноженным коням. Выбор пал на вороного жеребца, не уставшего под щупленьким молодым поимщиком. Подтянув подпруги, вскочив в седло, Род бросил прощальный взгляд на три тела.
– Спят, как коней продавшие, - произнёс он, понужнув вороного.
И затих стук копыт на Старо-Русской дороге. Остался лишь храп в три горла.
4
Столь удачным спасением от погони трудности беглеца не закончились. У Пешаницы его пытались остановить, опустив рогатку поперёк пути. Вороной с лету взял преграду по-орлиному, две стрелы, пущенные вдогон, не достигли цели. Стало быть, передовые разъезды Гюргия уже переняли дороги к Мосткве-реке, и уж нынешней ночью главные силы могут поспеть в Кучково.
У Калинова моста небольшая пьяная глота преградила путь всаднику.
– Не ехай далее, парень, там Кучка с охранышами, - предупредил дюжий мастеровой, поигрывая полосой железа.
– Кучки боитесь?
– сделал весёлое лицо Род.
– Не боимся, а ждём своих, - вмешался товарищ мастерового.
– Сказывают, ополночь князь будет здешнего самовластца жечь. Ох, пограбим!
Род едва сдержал гнев.
– Вы-то кто, не здешние?
– Мы переселенцы из Суздаля, - ответил мастеровой.
Род полоснул жеребца по крупу сыромятной косицей. От внезапного скока ближайшие заградители повалились на стороны. И - вот уж он, Боровицкий холм. Улица Великая встревожила пустотой. Лишь у храма Николы Мокрого вдоль причала молча грудились неведомо злые или добрые люди.
Вот уж и просека позади, и Кучково поле. Чистые пруды, перед тем как погаснуть, напоследок зажглись отблеском луча, тут же сгинувшего за окоёмом. Боярские хоромы мрачно выступили из-за дерев. За распахнутыми воротами выстроились те самые возы, груженные скарбом, что представил себе юный ведалец на Старо-Русской дороге.
Двое боярских кметей у ворот заступили путь:
– Куда? Кто таков?
Пока он раздумывал, как назваться, от возов долетел приказ:
– Пропустите названого сына боярского!
Едва спешившись, Род попал в крепкие объятия кощея Томилки.
– Тебя ли сподобился лицезреть, Пётр Степанович? Узнал-то сразу, а до сих пор не верю.
– Не именуй меня Петром, - велел Род.
– Разумеется, ты Родислав Гюрятич, да уж так уж… - мялся Томилка.
Тёплой, почти родственной встречи третьегодняшний изгой вовсе не ждал от боярского слуги, когда-то столь сурово снаряжавшего его на заклание.
– Здрав ли твой господин?
– спросил он Томилку.
– Здрав-то здрав, да уж долго ли ему здравствовать… - завздыхал кощей.
– Боярыня-то в порубе?
– Сидит уж который день.
– И Петрок сидит?
– Пошто Петроку сидеть?
– удивлённо дёрнул плечом Томилка.
– Он соборует с господином который день.
– А Мамика, княжеский посольник, в порубе?
– Пошто в порубе?
– опять-таки удивился Томилка, - Он наш. Тоже с господином соборует.
– А боярышня? А боярич?
– затаил дыхание Род.
– Здравы и лебёдушка наша, и лебедёнок. Тебя поминают который год.
Род, более не говоря ни слова, опрометью бросился в терем, взбежал по знакомой лестнице, миновал знакомые переходы и у боярышниной одрины вновь попал в объятия, но уж девические, и полные крепкие губы прильнули к его щеке.
– Родислав Гюрятич! Ждали-то как! Вевейка сказывала… боярин обмолвился… Улитушка сама не своя…
Это была Лиляна.
– Отпусти к Улите, - бережно высвобождался Род.
– Ой, чуть-чуть повремени, миленький ты наш. Там сейчас… Чуть-чуть повремени, - робко пробовала не отпускать Лиляна.