Кровавая месть
Шрифт:
Кстати, я весьма сомневаюсь в том, что твой друг Эльдар мог, как ты считаешь, иметь какое-то отношение к этому. Думаю, здесь речь идет совсем о другом.
Виллему, ты не должна думать, что все у тебя так безнадежно. У тебя были в жизни трудности, ты потеряла своего возлюбленного — и поверь мне, я знаю, что это такое».
Виллему опять подняла голову, сдвинула брови, прикусила губу. Доминик… потерял свою возлюбленную? Ее схватила глубокая подавленность, сразу лишив мужества и вкуса к жизни. Но все-таки она заставила себя читать дальше.
«Ты ведь очень отзывчивая молодая
Вот теперь он снова стал самим собой — насмешливым и язвительным. Но теперь ее это не трогало.
«Ты просишь, чтобы я рассказал о своей жизни. Мать и отец чувствуют себя превосходно, отец заканчивает свою четвертую книгу, предыдущие были удостоены большой похвалы. По сравнению с ним, у мамы голова просто куриная — но это такая милая куриная головка, которую я очень люблю! Они по-своему счастливы вместе, хотя я и не понимаю, почему. Они же такие разные! Для матушки я остаюсь по-прежнему ребенком. О своей службе я писать не могу, мне не положено слишком много рассказывать. Скажу лишь, что буду очень рад приехать в Гростенсхольм и снова увидеть вас всех. Я приеду не раньше первой недели декабря, так что ты сможешь еще раз написать мне. Я останусь с вами на Рождество, так что к тому времени ты решишь, поедешь ли со мной в Швецию.
Твой верный друг Доминик».
Виллему с восхищением сложила письмо. Ей нужно было ответить немедленно. Прямо сейчас!
Письмо ее получилось коротким.
«Дорогой Доминик!
Спасибо за письмо! Я с радостью поеду с тобой в Швецию и поживу там некоторое время. Сегодня со мной произошел новый «несчастный случай», действительно смертельно-опасный, меня спасло лишь вмешательство добрых людей. Я расскажу тебе об этом, когда мы встретимся, когда во мне уляжется страх.
Матери и отца сейчас нет дома, но как только они вернутся, я расскажу им все и попрошу у них разрешения уехать. Я уверена, что они разрешат мне.
Я схожу в самое ближайшее время к дяде Бранду.
Но самое главное: сегодня умерла моя влюбленность в Эльдара. Собственно, она умерла уже давно, но я поддерживала в ней жизнь, потому что у меня была потребность думать о ком-то. Он умер жестокой смертью, об этом я тоже расскажу, когда мы встретимся.
Приезжай скорее, дорогой Доминик, я буду так рада!
Преданная тебе Виллему».
Она узнала у прислуги, что дня через два будет почтальон. Слуга забрал письмо, поклявшись передать его.
Калеб и Габриэлла услышали о тяжелом несчастье Виллему сразу же после возвращения. Все недовольство их было тут же забыто, они обняли дочь и пообещали послать родителям Марты и тем, кто им помогал, подарки в знак благодарности. Потом Виллему рассказала о двух других покушениях на ее жизнь и о предложении Доминика.
Калеб долго размышлял. Габриэлла смотрела на мужа, предоставляя ему инициативу.
— Виллему, ты уверена в этом? В том, что кто-то покушался на твою жизнь?
— Да, отец, уверена. К сожалению.
— Но если это была разъяренная лосиха, а тот всадник в лесу был просто сумасшедшим, сбивающим
— Это была не лосиха, отец. Меня столкнули с обрыва руки человека. И вспомни о том, что кто-то так подозрительно выспрашивал обо мне и интересовался, почему я никогда не выхожу из дому!
Прикусив губу, Калеб вопросительно уставился на жену.
— Ты хочешь уехать, Виллему?
— О, да, я просто горю от нетерпения!
— Понятно. Да, мы не можем послать тебя сейчас в Данию, там теперь Ирмелин, мы не можем обременять маму двумя несчастно влюбленными девушками.
— Я теперь уже не влюбленная девушка, мама. С Эльдаром Свартскугеном все кончено. И я очень сожалею, что когда-то поддалась ему.
— Поддалась? — беспокойно взглянув на нее, сказала Габриэлла.
— Образно говоря, как вы понимаете. Ничего такого я не позволяла себе на самом деле. Но мать Марты была не права, — задумчиво добавила она, — она утверждает, что любовь очищает и дает силы, независимо от того, кого любишь. Это не так, я в это не верю.
— Нет, конечно же, — поддержал ее Калеб. — Любовь имеет много отвратительных сторон: ревность, эгоизм, бессердечность… Иногда она очень близка к ненависти. Она может вызвать у человека всякого рода дурные наклонности. Но, с другой стороны, она права. Любовь может обогатить человеческую душу!
Вздохнув, он добавил с облегчением:
— Но, слава Богу, эпоха Эльдара у тебя закончилась! Мы несказанно рады этому! Как ты думаешь, Габриэлла, не отпустить ли нам нашу необузданную дочь к Доминику в Швецию?
— Я думаю, что можно. Они прекрасные люди — Микаел, Анетта и Доминик. Для нее будет полезно побыть в шведских придворных кругах. Это немного образумит ее.
Говоря так, она улыбалась.
Виллему издала радостный вопль и бросилась обнимать их.
— Но я не хочу уезжать надолго, — беспечно произнесла она. — Мне так не хватало вас и Элистранда, когда я была в Тубренне.
— Мы надеемся, — сказал Калеб. — Ведь нам тоже будет тебя не хватать. И пока ты будешь отсутствовать, я попытаюсь найти того, кто преследовал тебя. Так что когда ты вернешься домой, ты будешь в безопасности.
— Папа, — вдруг вспомнив что-то, сказала она. — Мне стало страшно выходить из дому одной. Не проводишь ли ты меня завтра в Линде-аллее? Я хочу поговорить с дядей Брандом, это важно.
— Разумеется, с удовольствием.
Старый Бранд пристально посмотрел на Виллему. Бранд никогда не выделялся в роду какими-то особыми способностями — он обладал здоровым крестьянским умом.
— Мне нужно обдумать это, — сказал он. — Значит, Доминик слышал, как я говорил его отцу Микаелу, что когда-то слышал от деда Тенгеля о том, что… Нет, это слишком запутано.
— Забудь про Микаела и Доминика и постарайся вспомнить, что говорил Тенгель, будь добр!
Бранд задумчиво уставился в пространство.
— Дед много чего говорил…
— Но Доминик считает, что речь идет о желтых глазах.
— Дед Тенгель не мог ничего знать о твоих глазах, так же, как и о глазах Никласа и Доминика. Ваши родители еще не были зачаты, когда он умер.