Кровавые скалы
Шрифт:
Приговор был вынесен. Гарди поклонился и вышел. Нужно успеть попрощаться.
И да, и нет. Предатель держал двумя пальцами керамическую бутылочку. В ней содержался мышьяк, выбранный им яд, — бесцветная жидкость без вкуса и запаха, которая подобно возбудителю некой болезни заставляла великого магистра совершить первый шаг на пути к последующей гибели. Изменника не заподозрят; никто не сумеет проследить, куда тянется нить от медленно угасающего человека. Кончина гроссмейстера покажется естественным событием, всего лишь трагическим и в то же время привычным итогом жизни, сломленной преклонным
18
Борджиа, Борджа ( ит.Borgia, исп.Borja) — знатный род испанского происхождения, игравший значительную роль в XV — начале XVI века в Италии. Известен своими интригами и убийствами при помощи отравлений.
Люка обзавелся новыми друзьями и теперь на бегу бросал камешки двум охотничьим собакам. Гончие игриво прыгали на мальчика, смех и лай проносились по пыльной улице. Веселое зрелище. Гарди наблюдал за ними, не желая вмешиваться и оглашать вести, которые нарушат идиллию, погубят радость. Легче было бы незаметно ускользнуть, и все оказалось бы не столь жестоким, не приведи он мальчика в Биргу. Тринадцатилетний парнишка надеялся на Гарди и верил ему, a он пришел, чтобы подорвать его веру.
Люка заметил Кристиана. Должно быть, почувствовал его присутствие, а потому усмирил собак и стоял неподвижно, дожидаясь, пока англичанин подойдет к нему.
— У вас грустное лицо, сеньор.
— Я должен о многом поразмыслить.
— Вы собираетесь уехать.
Слова были сказаны со всей присущей ребенку непосредственностью и прямотой, со всей откровенностью, которой обладают редкие взрослые. Мальчик укоризненно смотрел на Гарди.
— Я отправляюсь в Сент-Эльмо, Люка.
— Вы отправляетесь за смертью, сеньор.
— Быть может, за славной смертью. Ты ведь тоже солдат, мой брат по оружию. И сражаться — наш долг.
— Я спас вам жизнь.
— В форте у меня будет шанс спасти множество жизней.
— Вы лжете.
— Стал бы я лгать другу? Стал бы отдавать жизнь задаром?
— Настоящий друг не стал бы покидать меня, сеньор.
— Я им нужен, Люка.
— Вы и мне нужны. И мавру, шевалье Анри, Юберу. И леди Марии.
— Они поймут, Люка. И ты тоже должен.
— Я понимаю. — Мальчик злился, чтобы скрыть печаль. — Понимаю, что должен был остаться на берегу со своей собакой. Понимаю, что вам на меня плевать.
— Будь это
— Кто же станет присматривать за Гелиосом?
— Его я оставлю Анри, а свое золото — тебе.
— Золото не заменит друга, сеньор. Золото не будет смеяться, не научит меня стрелять из лука и владеть мечом, не станет играть со мной в мяч и в шашки.
— Мы этим еще займемся, если будет угодно Господу.
— А если нет? Зачем вы пришли, сеньор?
Люка отвернулся, стыдясь хлынувших по лицу горячих слез. В душе его намерение остаться боролось со стремлением убежать, он хотел ударить и в то же время прижаться к человеку, которого ненавидел, и воину, которого боготворил.
— Посмотри на меня, Люка. — Гарди осторожно повернул к себе мальчишеское лицо, взяв его в ладони и пальцами вытирая детские глаза. — Мужчины должны прощаться без слез.
— И притворяться, что это не больно?
— Больно всегда, Люка. Но ведь есть еще война. Мы не владеем своей судьбой.
— Вы решили сражаться с турками в Сент-Эльмо.
— Мы должны бить врагов повсюду. Какой корсар и язычник прибыл под звон фанфар несколько дней назад?
— Драгут.
— Сам Меч Ислама, военачальник, который сжег Гозо и нападал на эти острова, едва ты появился на свет. Будь ты постарше, сам бы дрался с ними, как и твой отец. — Гарди внимательно посмотрел на лицо ребенка, дрожавшее от переполнявших его чувств. — Теперь мой черед драться.
— И я потеряю вас, как потерял отца.
— Я не забуду тебя, Люка. И прошу помнить меня.
— Будет лучше, если мы забудем, сеньор.
— Я не смогу. Ты мне одновременно сын и друг. Ты выдержишь. И станешь жить дальше. Ты будешь оберегать леди Марию. Отстроишь заново дома и остров. Обещай мне.
В ответ Люка рванул с места и, чтобы скрыться от правды, ринулся к каменным ступеням, ведущим к окруженному стеной земляному валу. Собаки хотели броситься следом, но передумали. Радость иссякла, и сказать было нечего. Остался лишь испуганный несчастный мальчик. Гарди подождал, пока Люка скроется из виду, а затем продолжил свой путь. Горе мальчишки не будет последним.
— Я знаю, зачем вы пришли.
— По здешним улицам вести разносятся быстро, миледи.
— Предчувствие — еще быстрее.
Мария была бледна, лицо ее от изнеможения и постоянной тревоги утратило румянец. Каждую ночь лодки доставляли новых раненых из Сент-Эльмо, каждую ночь она неустанно перевязывала кому-то раны, стараясь облегчить чужую боль. В мирное время больные трапезничали бы из серебряных блюд и выздоравливали в тишине и покое госпиталя. Во время войны они лежали на тростниковых подстилках, стонали, кашляли, сплевывая кровь, а среди них, вознося молитвы и отправляя обряды, расхаживали священники. Зрелище не из приятных, и запах стоял отвратительный.
— Сегодня ночью я отправляюсь в Сент-Эльмо, миледи.
— Мне горько об этом слышать.
— Вы не убегаете, как Люка, не обвиняете и не браните меня за эту разлуку.
— Благородные дамы почитают воинский долг, месье Гарди. Я не смогла бы обвинять вас. Однако весьма жаль, что мы успели сказать друг другу так мало.
— Всего не выразить словами, миледи.
— В Мдине я наполняла водой глиняные бутыли. В Биргу я наполняю их мазями и бальзамами. Мы расстаемся, как и встретились.