Кровавые скалы
Шрифт:
— Прочь с дороги!
Гарди бросил булаву и меч и скрестил руки на груди.
— Останьтесь со мной, братья. Наш ратный подвиг ни с чем не сравним.
— Эй! Турки на подходе!
Такого шума им еще не доводилось слышать. То был странный, зловещий звук, словно на фоне протяжного воя труб гудели и жужжали беспокойные мухи. Гарди узнал его. Подобрав оружие, он побежал к своему редуту. Позади бунтари также бросились на боевые посты.
— Ваш час настал! Докажите же свою веру! — крикнул Гарди им вдогонку.
— Аллах! Аллах! Аллах! Аллах! Аллах! Аллах!
Мухи обернулись людьми, а гул — голосами. В бой бросились айялары. Одно лишь слово слетало с их губ, одна лишь мысль была на уме. Они жили ради убийства неверных. Не будет ни тактики, ни военных хитростей, ни пощады. В атаку пошли фанатики с горящими глазами, берсерки Востока, одурманенные гашишем, облаченные в шкуры диких животных и получившие приказ вспарывать животы врагов и пить их кровь. Убивать за султана считалось привилегией, а наивысшим желанием — принять смерть в бою во имя Аллаха.
Диким порывом айялары налетели на защитников форта, закрываясь круглыми щитами с религиозными текстами, срубая саблями любое сопротивление. Они оказались на самом острие священной войны. Сарацины бросали абордажные крючья, которые, перелетев через разрушенные укрепления и уцепившись, стаскивали айяларов назад. Они продолжали наступление, даже когда батарея христиан прорвала в их рядах несколько брешей. Фанатики толпились, пробивались вперед через груды мертвых тел, ступая по трупам и забыв обо всем, кроме своей награды.
Один из крючьев зацепил рыцаря за затылок, и воин с криком полетел в канаву. В открывшемся проеме, балансируя на краю стены, возник айялар с затуманенными глазами под позолоченным шлемом и саблей наготове. Он закачался, пораженный мушкетной пулей. Улыбнувшись, айялар восстановил равновесие и, отбросив в сторону оружие, прыгнул на стрелка. Поединок был неравным, потому как шел не по правилам. Удар алебардой между лопаток прикончил турка. Но тот уже успел перегрызть пехотинцу горло.
Гарди проткнул айялара, глядя, как булавочные зрачки сарацина наблюдают за погружением клинка, и, когда враг схватился за лезвие, англичанин всунул меч глубже. Он извлек оружие, прижав тело ногой. Осыпаемый искрами, Кристиан парировал удар ятагана и после ложного выпада ударом сбоку пронзил ребра айялара. Но нелепая фигура в медвежьей шкуре не упала, а принялась расхаживать шаткой походкой, словно исполняя некий танец, выступая перед ревущей толпой. Наконец представление окончилось, медведь пал. Позади него в трансе кружился дервиш, призывая собратьев обрести смерть и вечность. Гарди без труда уложил его, метнув щит. Утро выдалось долгим и жарким, а день обещал быть еще дольше и жарче.
Зарево над крепостью сияло неземным светом. Форт тлел угасающими угольками гарнизона, горел огнями святого Эльма. Осада длилась уже сутки, и за периметром укреплений вырастало новое покрывало из турецких трупов. И все-таки защитники крепости не сдавались. Однако им осталось недолго, а людей, способных закрывать обратившиеся в пропасти бреши, оставалось все меньше. Со стен Биргу и цитадели Сент-Анджело рыцари и их последователи, не в силах что-либо изменить, могли лишь наблюдать за происходящим.
В покоях для аудиенций великий магистр Ла Валетт сосредоточенно выслушивал донесение. Докладывал мальтийский солдат, пловец, отважившийся пересечь опасные воды Большой гавани, чтобы доставить вести из Сент-Эльмо. Ни одно сообщение не сулило ничего хорошего. Все могло быть еще хуже.
Ла Валетт выпрямился, в его глазах застыл вопрос.
— Ты говоришь, де Медран и Пепе ди Руво погибли?
— Как и прочие, ваша светлость.
— Я требовал от них слишком многого.
— Они служили с радостью и рвением, сир.
— Мы у них в долгу. Кто выжил?
— Почти все они ранены, сир. Шевалье Миранда при смерти, полковник Мас перенес тяжелые ожоги, шевалье де Гуарес получил глубокое ранение вражеским ятаганом.
— А наши воины, такие, как Кристиан Гарди?
— Он также ранен, сир, но продолжает сражаться.
— Таков дух Сент-Эльмо и его защитников. Их подвиг вдохновил бы любого.
— Они просят не печалиться и желают сообщить всем, что рады своей участи. Они намерены держать высоко знамя ордена, пока его не срубят турки.
— Все они обретут место в раю. Они показали нам, как подобает биться и умирать. Мы предаем их души Господу.
Вновь оставшись в одиночестве, Ла Валетт позволил себе вольность прослезиться. Он оплакивал братьев, которых потерял, рыцарей и солдат, которых послал в Сент-Эльмо на верную смерть. Славные люди, истинные воители. Быть может, так будет лучше. Древнему воинскому братству крестоносцев следует стяжать почтение всего мира лишь в героической схватке. Все изменилось. От монарших дворов Европы до сераля Сулеймана Великолепного имя благородного ордена святого Иоанна будет предано забвению. Великий магистр Жан Паризо де Ла Валетт Последний.
— Дядя, вы плачете?..
— Всего лишь мимолетная слабость, Анри. — Ла Валетт взглянул на своего племянника. — Я просто старый глупец.
— Вы не страдаете ни старостью, ни слабоумием, дядя.
— И все же я рыдаю как дитя.
— Плакать самое время.
— Только не командиру. — Самообладание вернулось к магистру. — Посланник доставил вести из форта. Ситуация ухудшается с каждой минутой. Большинство солдат ранено или уже пало. Они держатся чудом.
— Не стоит ли послать новых добровольцев?
— Такое решение утешит не многих.
— Утешений бывает множество, дядя.
— Поражение всегда одно. Не вижу пользы в том, чтобы попусту растрачивать наши силы в форте, который уже потерян.
— Защитники Сент-Эльмо оказали нам честь своей жертвой, дядя. Возможно, пришло время нам удостоить их чести.
— Согласно их последней воле, они просят оставить их, чтобы нам не пришлось расточаться на форт, который неделю спустя станет лишь воспоминанием.