Круглая Радуга
Шрифт:
Их всего лишь двое Камикадзе на этой авиабазе, которая довольно удалённая на самом деле, на острове, который мало кого, честное слово, уже заботит. Сражения ведутся на Лейте… потом на Айто Джива, продвигаясь к Окинаве, но всегда чересчур далеко, чтоб долететь отсюда до боя. Но у них есть приказ, и есть их ссылка. Не слишком много развлечений, кроме как бродить по пляжам в поисках дохлых остракод. Это такие рачки трёхглазые, формой как картошка и кошачьи усы с одного бока. Если высушить и измельчить, остракоды отличный источник света. Чтобы пыль засветилась в темноте, тебе надо просто воды добавить. Свет от них синий, странный синий с множеством оттенков—зелёный есть в нём, и есть индиго—на удивление холодный, полуночно синий. В безлунные или облачные ночи, Такеши и Ичизо снимают свою одежду и брызжут друг на друга Остракодным светом, бегают и хохочут под пальмовыми деревьями.
Каждое утро, иногда и вечером, Бесшабашные Друзья-Самоубийцы отправляются к покрытому листьями сарайчику с локатором, узнать не появились ли Американские цели, стоящие чтоб в них садануться, в пределах радиуса их полёта. Но всякий раз одна и та же история. Старый Кеношо, сдвинутый оператор радара, что постоянно гонит саке в помещении передатчика, а змеевик склепал из трубки магнетрона каким-то злостно-Японовским способом, который Западной науке не постичь, и всякий раз с приходом парней этот старый подлец-пропойца начинает квохтать: «Никак не помереть сегодня! Никак не повезёт вам помереть! Дико извиняюсь!» и показывает на пустой экран локатора, зелёные радиусы молча бегают круг за кругом по пустой сетке зелёного шампуня, ничего кроме моря не отражается дальше, чем можешь пролететь к роковой мандале, к которой рванулись бы два юных сердца, ни зелёного пятна авианосца в окружении чёрточек эсминцев, ничего… нет, каждое утро одно и то же—только белые буруны на волнах и старый истеричный Кеношо, который сейчас на полу захлёбывается слюной и языком, в своём Припадке, заранее предвкушаемая часть каждодневного визита, каждый из приступов старается превзойти предыдущий, или по меньшей мере привнести новую деталь—заднее сальто, укус-другой за сине-жёлтые патентованные краги Такеши, импровизированное хайку:
Любимый сиганул в вулкан!
Там метра три,
И он потухший—
пока два пилота кривляются, хихикают и скачут вокруг, стараясь избежать брыканий седого старого локаторщика—что? Тебе не понравилось хайку. Прозвучало не слишком воздушно? Не Японисто вовсе? Фактически, смахивает на что-то прямиком из Голливуда? Ну Капитан—да-да, вы, Морской пехоты Капитан Эсберг из Пасадены—вы только что Магически Угадали! (ахи-охи и предварительные аплодисменты) и потому вы—становитесь нашим Параноиком… Дня! (оркестр грянул «Застегни своё пальто» или другим подходящим паранойно бодрящим маршем, пока изумлённый участник конкурса буквально вздёрнут на ноги и вытащен в проход этим Врачом из Комиссии с раскраснелым лицом и ходуном ходящей челюстью) Да, это кино! Ещё одна комедия положений Второй Мировой Войны и вам повезло узнать каково оно на самом деле, потому что вы—выиграли (барабанная дробь, ещё ахи с охами, аплодисменты усиливаются прорезаемые посвистами) бесплатное путешествие, в один, конец на одного, на реальное место съёмок, экзотический Пуки-хуки-луки-и Остров! (секция укулеле в оркестре подхватывает теперь звенящую репризу из той мелодии «Привет, Белый человек», что мы в последний раз прослушали в Лондоне обращённой к Гёза Рожевёгли ) в гигантском ТВА Созвездии! Вы станете там ночи коротать, извлекая москитов из вашего собственного горла! Напрочь слепнуть в потоках тропического ливня! Вычерпывать крысиные какашки из бочки питьевой воды для военнослужащих! Но не одни же головокружительные ночные восторги, Капитан, потому что днём, с пяти утра ровно, вам предстоит ознакомление с Камикадзевым Зиро, который и будете пилотировать! Все рычаги и кнопки управления отсоединены, вам достаточно знать лишь где предохранитель бомбы! Аа-ии конечно же, держитесь подальше от этих двух Несмышлёных Япов, Такеши и Ичизо! пока они переживают свои шумные еженедельные приключения, явно забыв о вашем присутствии, и откровенно зловещей направленности распорядка вашего дня...
Улицы
Куски изоляции обвисли в утреннем тумане, вслед за ночью, когда луна словно сама по себе то прибавляла свет, то тускнела, потому что плывущий туман был таким ровным, таким едва различимым. Теперь, когда поднялся ветер, жёлтые искры рассыпаются, с треском гремучей змеи, с чёрных изношенных проводов на фоне неба, серого словно шляпа. Изоляторы зелёного стекла туманятся и слепнут днём. Деревянные столбы клонятся и пахнут преклонным возрастом: тридцать-с-чем-то-летняя древесина. Заляпанные дёгтем трансформаторы гудят поверху. Похоже, днём и вправду будет полно дел. Поодаль тополя начинают проступать из дымки.
Наверно это была Земловер-Штрассе в Штралзунде. У окон одинаково растерзанный вид: нутро всех комнат выпотрошено до черноты. Возможно, появилась бомба способная взрывать только внутренности строений… нет... это было в Грайсвальде. По ту сторону мокрых рельсов железнодорожной ветки высились краны, надстройки, снасти, запах канала… Хафенштрассе в Грайсвальде, спиной вниз упала тень какой-то массивной церкви. Но разве это не Петритор, та невысокая кирпичная башня-арка над улицей идущей дальше… это могла быть Шлютерштрассе в старой части Ростока… или Вандфарберштрассе в Люнебурге, с блоками наверху кирпичных фронтонов, резные флюгера на самых маковках… почему он смотрел вверх? Вверх, из каждой пары десятков этих северных улиц, однажды утром, в тумане. Чем дальше к северу, тем проще всё становится. Одна сточная канава посреди улицы, чтобы сбегал дождь. Камни мостовой лежат ровнее и уже не так много попадается сигарет. В гарнизонных церквях эхо скворцов. Приходить в северный город Зоны это заход в незнакомую гавань, с моря, в туманный день.
Но в каждой из этих улиц какой-то остаток человечности, Земли, непременно встречается. Неважно, что было сделано с ней, неважно для чего использовалась...
Были люди, которые назывались «армейскими капелланами». Они проповедовали внутри каких-то из этих зданий. А ещё были солдаты, теперь уже мёртвые, которые сидели или стояли, и слушали. Удерживались, за что могли. Потом они выходили и некоторые из них умирали прежде, чем попадали в гарнизонную церковь снова. Церковники, работавшие на армию, стояли и толковали с людьми, которым уходить на смерть, про Бога, смерть, небытие, искупление, спасение. Такое вправду происходило. Это было вполне обычным.
Даже на улице использовавшейся для такого, иногда случался один раз, один раскрашенный день (невозможная угольная смола, оранжево-коричневая, чистая насквозь, или один дождливый день, что расчищался под вечер, а во дворе одна лишь мальва, колышась кругами под ветром, свежая от дождя, кремовая, хоть жуй… одинокое лицо у длинной стены из песчаника и хромая поступь всех обречённых лошадей по другую сторону, часть гривы отброшена в синюю тень поворотом её головы—один автобус лиц, проездом среди ночи, ни одного неспящего на тихой площади кроме водителя, постовой Ortsschutz в какой-то коричневой, официального вида униформе, старый Маузер ухвачен за дуло, снятся не враги в болотах или тенях снаружи, а дом и постель, теперь прогуливается с гражданским другом, который не на дежурстве, никак не спиться, под деревьями полными дорожной пыли и ночи, сквозь их тени на тротуаре, наигрывает на губной гармошке… дальше мимо ряда лиц в автобусе, зелень утопленников, бессонных, табачно-изголодалых, страшащихся, не завтрашнего дня, нет пока ещё, а этой остановки в их ночном проезде, того как легко будет утратить, и до чего больно станет...
Хотя бы один миг проведённый, один, который больно будет потерять, нужно найти для каждой улицы, теперь уже безразлично серой от торговли, войны, подавления… отыскивая его, учась ценить утраченное, не найдём ли мы путь обратно?
В одной из этих улиц, в утреннем тумане, облепив два скользких камня мостовой, обрывок газетного заголовка с телетайпным фото гигантского белого хуя свесившегося с неба прямо из белого лобкового куста. Буквы
МБА БРО
РОСИ
набраны вверху вместе с лого какой-то оккупационной газеты, усмешливая гламурная девуля уселась верхом на дуло танка, стальной член с прорезями в головке змея, бугрятся гусеницы и треугольник 3-й Бронетанковой поперёк её титек. Белая картинка несёт ту же связность, то же эй-ты-сюда-глянь самодовольство, что и Крест. Это не только нежданное вторжение гениталий в небо—это ещё и, возможно, Дерево...
Слотроп сидит на бордюре вглядываясь в него, и в буквы, и в девушку со стальным хуем, что машет привет парень, и туман забеливается в утро, в фигуры с тележками или в собак, или в велосипеды, чтоб прокатиться мимо коричнево-серыми контурами, похрипывая, кратко приветствуя туманно-сдавленными голосами, минуя. Он не помнит, что сидел так долго на бордюре уставясь на ту картинку. О так оно и было.
В момент, когда это произошло, бледная Дева поднималась на востоке, голова, плечи, груди, 17° 36’ до её целки на горизонте. Несколько из обречённых Японцев знали её как Западное божество. Она поднималась в восточном небе, оглядывая город внизу приносимый в жертву. Солнце пребывало у Льва. Испепеляющий взрыв явился с рёвом и царственно...
Прислушиваясь к Унитазу
Основная идея, что Они явятся и перекроют воду, сперва. Криптозой обитающих вокруг счётчика будет парализован громадным приливом света сверху… затем рванут кто куда, где пониже, потемней, помокрей. Отключение воды отменяет унитаз, всего с одним бачком в запасе, ты уже не можешь от чего-то наспех избавиться, если этого много, от наркотиков, говна, документации, Они остановили приток/отток и вот ты уловлен в Их кадре, отходы твои скапливаются, жопа зависла над Их киноскопом в ожидании Их редактирующих ножниц. Тебе напомнили, слишком поздно, насколько ты от Них зависишь, от небрежности, если не от доброй воли: Их небрежность твоя свобода. Но когда они принимаются всерьёз, это как публичный концерт Апполона заигравшего на своей лире