Круговой перекресток
Шрифт:
– Так и есть, – невозмутимо ответила я. – Просто надо читать весь текст, а не одни сексуальные сцены. По-моему, циник – это разочарованный романтик. Кто такой романтик по определению? Человек, живущий в первую очередь чувствами, с особенно острой реакцией на мир, отвергающий законы, которым подчиняется послушное большинство. Таков любой из героев Золя. Он циничен, пока не встретит настоящую любовь, но во имя нее сворачивает горы или погибает. Секс без любви у Золя по-животному груб и натуралистичен. Но секс по любви прекрасен, как «Песнь песней»…
– Папаш, ты с кем сейчас разговариваешь? – со смехом перебила Крис. – Санек, очнись, мы не на семинаре.
– Ты спросила – я ответила, –
– По-моему, чертовски интересно, – неожиданно сказал Сергей. – К стыду своему, я давно не читал ничего, кроме журналов по физике. Но теперь непременно прочту что-нибудь из Золя. Может быть, посоветуешь?
– Охотно, – согласилась я. – У меня собрание.
И почему-то подумала, что Артем никогда не интересовался моими литературными предпочтениями. Равно как и остальными. Я снова невольно посмотрела на Сергея, моя шея сама повернулась в его сторону, как намагниченная. И перехватила ответный взгляд. Он улыбнулся, и я отчего-то смутилась. Ужасно глупо.
– Санька-Александра! – дурачился Вадик. – Кто тебя так назвал? Тебе абсолютно не идет это имя. Санька – что-то мужеподобное в стиле женщины-молотобойца или шпалоукладчицы…
– Меня в честь прадеда так назвали, – зачем-то сказала я, – он был воином.
– Гы! Значит, ты амазонка? – сыпал остротами Вадик. – Прекрасная воительница? Нет, амазонка скорее Крис. А ты – Елена Прекрасная… Изнеженная, утонченная… Я вижу тебя гуляющей по парку в длинном светлом платье с зонтиком, прикрывающим белое личико от коварных солнечных лучей… – Вадик декламировал и дирижировал бутылкой в такт безудержным фантазиям, ставшим достоянием всех посетителей кафе.
– Тебе зрение никогда не изменяет? – ехидно осведомилась я. – Иногда форма не совпадает с содержанием.
– А по-моему, тебе здорово идет это имя, – вдруг негромко произнес Сергей. – Саня, Александра… Ты не из тех, кто прячется от солнца и вообще от чего-либо… Ты мчишься в автомобиле по извилистой заснеженной дороге, и чтобы солнце в стекло и колючий ветер в приоткрытое окно…
Меня вдруг кинуло в жар, настолько точно он угадал то, что я и сама про себя до конца не знала, только чувствовала исподволь. Словно он непостижимым образом проник сквозь мою инфантильную оболочку и разглядел меня настоящую – резкую, мятежную, злую, невыносимую, томящуюся в оковах хрупкой клетки глупого тела… Впервые в жизни не знала, что ответить мужчине. Просто сидела и смотрела на него, а он на меня, и казалось, мы вообще можем прекрасно обходиться без слов, общаться на телепатическом уровне, просто передавать мысли друг другу.
– Ага, – кивнула Крис, – скоро Санька помчится. На «фольксвагене» своего жениха.
Я вдруг ужасно разозлилась. Кто дал Крис право болтать о моей личной жизни? Вообще какое ее дело? Наверное, Крис прочла это в моем сумрачном взгляде, осеклась, заерзала, неловко заулыбалась.
– Нет у меня никакого жениха, – фыркнула я. – Я слишком молода для замужества. Полагаю, можно закрыть мое скромное досье?
Крис вылупилась на меня во все глаза, но быстро нашлась и сообщила, что пошутила. Женская солидарность, лишние объяснения ни к чему.
А я почувствовала себя скверно. Не понимала, что со мной происходит. Только что я предала Артема. Ради чего? Ради красивых глаз парня, которого увидела в первый и, возможно, в последний раз в жизни? Больше всего на свете я ненавидела ложь в отношениях, а сейчас лгала сама – друзьям, себе и…
Сквозь сигаретный чад плыл по залу неторопливый блюз. Низкий чувственный голос француженки разогревал холодную северную кровь, пробуждал непонятное томление, рождал невнятные странные желания…
– А почему никто не танцует? – неожиданно
– Перестань, – шикнула Крис, – здесь не принято.
– Кем не принято? – не унимался Вадик. – Что за бред? Если есть музыка, желание, мужчина и женщина, должен быть и танец, верно? – И почему-то посмотрел на меня, ища поддержки.
– Конечно, – сказала даже не я, а взбалмошная Алекса, проснувшаяся внутри меня.
– Потанцуем? – Вадик поднялся, протянул руку.
Я тоже встала, вложила пальцы в его длиннопалую ладонь, и мы закружились по залу. Танцором Вадик был никаким, за пару минут умудрился отдавить мне пальцы на обеих ногах, в другой момент я бы бросила его на половине аккорда, но тогда… Сигаретный дым окутывал сизым покрывалом, шампанское пьянило голову, рука партнера по танцу мелко вздрагивала на моей талии, а лопатками я чувствовала прожигающий взгляд мужчины, сидевшего за столом. Воздух был душен и наэлектризован – чиркни зажигалкой, и полыхнет яркое сине-оранжевое пламя, сметая все на своем пути…
Музыка кончилась. Мы вернулись за стол. Отчего-то мне было сложно смотреть в глаза Сергея, когда я услышала его чуть охрипший голос, спрашивавший:
– Ты всегда нарушаешь правила?
– Только дурацкие. Я рождена для того, чтобы нарушать дурацкие правила.
– Девушка-неформат?
Тут я осмелела, взглянула в упор в его точечки-зрачки, поймала тонкую улыбку и почувствовала, как пол уходит из-под ног. Я пробормотала, что хочу выйти на воздух. Дождь кончился. В воздухе пахло какой-то морозной свежестью, нетипичной для мая. Ветер остудил пылающие щеки, немного охладил голову. Очередной порыв заставил поежиться.
– Замерзла?
Сергей подошел, осторожно взял мои руки. Его ладони были теплыми и абсолютно сухими. Я успела свыкнуться с вечно влажными ладонями Артема и сейчас с невероятной четкостью поняла, что бывает иначе. Что все может быть совсем иначе…
В этот момент Сергей обнял меня за плечи, и мне стало жарко, точно я угодила в знойный южный полдень. Его глаза в обрамлении чудных ресниц и яркие чувственные губы были так близко, что все внутри меня екнуло и оборвалось. И где-то вверху тоненько и нежно запели невидимые скрипки.
Наваждение
Вот уже три дня телефон молчал. То есть он, конечно, звонил и разговаривал разными голосами, но среди них не было единственного, который я надеялась услышать, и потому для меня телефон молчал, как партизан на допросе. Я злилась на бессловесный аппарат и на себя – за свое глупое ожидание. В самом деле, кто такой этот Сергей? Что я о нем знаю, кроме того, что он приехал из провинции, поступил в физтех, остался в аспирантуре, работает вместе с балаболом Вадиком в лаборатории какого-то НИИ, снимает квартиру на окраине. Ему двадцать пять, у него невероятные ресницы, крепкие горячие руки и взгляд, который непросто забыть. А вот Сергей наверняка не вспомнил обо мне на следующий день. И телефон, как пить дать, взял из обычной вежливости. Какой ему интерес в восемнадцатилетней девчонке, которая по пути домой несла пургу про творчество Золя и вредного озабоченного препода по зарубежке, похожего на таракана? А он в ответ рассказал про придурочного завлаба, сидящего в наушниках, чтобы не отвлекаться от работы на посторонние шумы. И еще мы всю дорогу смеялись над разной ерундой. Ничего особенного: он шутил, я подхватывала, он продолжал, получалось забавно и непринужденно. Мы болтали так, словно знали друг друга сто лет… Когда прощались, Сергей задержал мою руку в ладонях, недолго, всего несколько секунд, и посмотрел так, словно этот вечер был для него чем-то особенным… А потом прошли три дня абсолютной, режущей слух тишины…