Крупные формы. История популярной музыки в семи жанрах
Шрифт:
В “Dreaming Out Loud” (“Мечты вслух”), глубокой книге о Бруксе и эволюции кантри-музыки, Брюс Фейлер объяснял, как в 1990-е кантри удалось наконец избавиться от “сельской” идентичности. Брукс, по его словам, “создал новый образ в американской жизни: ковбоя из предместья”. Конечно, оговаривается автор, он был не первым кантри-певцом, воспевавшим скорее городскую жизнь – в конце концов, в основе стиля “кантриполитен” была как раз идея, что кантри-аудиторию больше не устраивает музыка сельского типа. А взлет популярности музыкальных видео в 1980-е годы заставил кантри-артистов обратиться к сюжетам из реального, окружавшего их мира (отличительной особенностью клипа Рибы Макинтайр на песню “Whoever’s in New England” было как раз то, что в нем был почти полностью проигнорирован традиционный для кантри образный ряд – за исключением одной-единственной сцены в аэропорту, где певица все-таки показана в джинсах Wrangler и ковбойских сапогах). Но Брукс оказался настолько популярен, что на него обращали внимание и люди из-за пределов кантри-тусовки, – таким образом, он показал целому поколению слушателей, что их представления о жанре несколько устарели.
Секрет
Одновременно он скорее всего, извлек выгоду и из меняющегося саунда американской музыки. Бад Уэнделл, сотрудник шоу “Grand Ole Opry”, замечал в интервью Питеру Эпплбому из The New York Times, что многие другие жанры в то время становились все более экстремальны по звучанию: “Хэви-метал отвращал не меньшее количество слушателей, чем привлекал, и рэп тоже. Но людям же нужно было что-то слушать. Тут-то мы и пригодились!” Кавер-стори в журнале Time цитировала Джимми Боуэна, одного из самых успешных кантри-продюсеров последних десятилетий: “Спасибо Господу нашему за рэп! Каждое утро, когда по радио включают эту музыку, несколько человек перебегают к нам”. На протяжении своей истории кантри-музыка старательно держала дистанцию с американским мейнстримом, но в эпоху Гарта Брукса порой складывалось ощущение, что она и есть мейнстрим. Тим Дюбуа, топ-менеджер из Нэшвилла, сообщил Эпплбому, что жанр достиг расцвета именно потому, что в своей “пригородной” версии из 1990-х он напоминал бэби-бумерам их любимую музыку – он звучал “ближе всего к рок-н-роллу их молодости, чем все остальное, что предлагалось вокруг”.
Самому Бруксу, как выяснилось, мало было просто считаться голосом нового американского мейнстрима. На пике популярности он втянулся в дрязги с рекорд-лейблом, попробовал заявить о себе как об активисте социальных перемен, а также под псевдонимом Крис Гейнс записал альбом как будто от лица мрачного темноволосого автора-исполнителя – сегодня этот релиз пользуется скорее дурной славой. К 2000-м его песни перестали добираться до вершин чартов, хотя на концерты Брукса по-прежнему ходили толпы. Тем не менее за кантри прочно закрепилась репутация музыки предместий – настолько, что в начале 2000-х популярность кантри-песен, воспевавших мещанский уют, стала среди некоторых поклонников жанра поводом для шуток. В 2003 году группа Lonestar, когда-то певшая о текиле и “кадиллаках”, заняла первое место в хит-параде с композицией “My Front Porch Looking In” об отце семейства, обожающем собственный дом: “Лучший вид на обстановку – с парадного крыльца”. В одной из строчек упоминался “рыжий бутуз, едва научившийся ходить, с бутылочкой в руках”, и эта бутылочка стала для некоторых критиков приговором всему жанру. “Кантри про детские бутылочки!” – презрительно морщились они, намекая на путь, который прошел жанр: от отвязного прошлого – к пресному настоящему.
Разумеется, в песнях о мещанском уюте нет ничего дурного. И кантри-музыка 2000-х, кстати, отличалась от прочих жанров именно тем, что не заставляла своих представителей притворяться более дерзкими и радикальными, чем они были на самом деле. Эту его особенность расчетливо эксплуатировал, например, Брэд Пейсли, поставивший на вершину чартов целую серию хитов – одновременно сентиментальных и игривых (его прорывом стала композиция “He Didn’t Have to Be”, в которой мальчик сердечно благодарит отчима за свое счастливое детство, но был у него и хит, построенный вокруг весьма конструктивного предложения: “Давай я погляжу, не подцепила ли ты клещей”). “Я стараюсь не петь все время о пригородных домиках и всяком таком”, – как-то раз сказал мне Пейсли, но не стоит забывать, что лучшие его песни зачастую заставляли вспомнить романтические комедии. Скажем, композиция “Waitin’ on a Woman” стартует с привычных шуток на тему бесконечных женских опозданий – а в конце муж обещает оставаться верным жене даже в загробной жизни. Пейсли сам был автором большинства своих хитов и признавался, что гордится возможностью описывать в них рутинные, бытовые сцены, которые игнорируют другие музыканты. “Именно тут, в этих историях, жанр кантри нашел свое место в современном обществе, – утверждал он. – Вы не станете рассказывать их в поп-песне”.
Удачи в новом проекте!
В 1990-е Брукс, с его помпезными выступлениями и песнями о чувствах, навсегда изменил кантри. Но это стало возможным только потому, что он был действительно одержим жанром – настолько, что, решив однажды поэкспериментировать с другим музыкальным стилем, освоил новый образ и взял себе псевдоним. У некоторых его успешных соратников (и особенно соратниц!) отношение к кантри было менее фанатичным. Брукс и Пейсли носили ковбойские шляпы – как символ их безусловной приверженности жанру и его целевой аудитории: надевая шляпу, ты автоматически входишь в образ кантри-звезды – даже если твое представление о звучании кантри-музыки носит не вполне традиционный характер. Но женщины в современном кантри, как правило, ковбойских шляп не носят. И часто кажется, что именно их отношения с жанром – по необходимости или по собственному желанию – оказываются более сложными.
Среди тех немногих, кто, как и Брукс, взлетел в стратосферу кантри, была Шанайя Твейн – по сравнению с ее остроактуальными
Кроссовер-успех в кантри-музыке – опасная штука, ведь слушатели кантри (а также, вероятно, деятели кантри-бизнеса) ожидают от певцов, которых они превращают в звезд, преданности и благодарности. Эти ожидания традиционно сильнее в случае с женщинами, которым надлежит выглядеть гламурно – но ни в коем случае не слишком гламурно, чтобы не могло показаться, что они готовы променять Нэшвилл на Голливуд. Фэйт Хилл была одной из ярчайших кантри-звезд 1990-х; в 1998 году “This Kiss”, экстатическая песня о любви, попала не только в кантри-чарты (первое место), но и в поп-хит-парад (седьмое место), несмотря на активно использованную в аранжировке слайд-гитару. Но в 2002-м Хилл выпустила “Cry”, считавшийся поп-альбомом (он стартовал с лязгающего танцевального бита), и он оказался коммерчески не слишком успешным. Певица рассудила, что в этих условиях лучше решительно – и теперь уже навсегда – вернуться в мир кантри: альбом 2005 года “Fireflies” встречал слушателей звуками банджо, а первый сингл с него назывался “Mississippi Girl” и был посвящен штату, в котором Хилл родилась и который обещала никогда не забывать. “Наверное, меня знают во всем мире, – пела она, – но слышите, я до сих пор девчонка из Миссисипи!” Она заискивала перед слушателями, можно даже сказать – лебезила, но это сработало: песня попала на первое место в кантри-чарте.
Не до конца понятно, поменялись ли с тех пор правила игры в поп-кантри, и если да, то как именно. Певицей, бросившей им самый мощный вызов, стала Тейлор Свифт, чья карьера началась в 16 лет со своеобразного метакантри-хита: в песне “Tim McGraw” рассказывалось о влюбленности, саундтреком к которой становятся композиции Тима Макгро, в те годы – одного из самых популярных кантри-артистов (а также мужа Фейт Хилл). На какое-то время Свифт стала гордостью Нэшвилла – главной звездой кантри как минимум со времен Гарта Брукса, а может быть, и еще раньше. Благодаря широкому социальному заказу ее музыки и замечательно разговорному языку песен, кантри начинал казаться вполне современным жанром, умевшим изъясняться ничуть не менее прямолинейно или саркастически, чем эмо или хип-хоп. Свифт транслировала не только присущий юношеской влюбленности энтузиазм, но и мелочную злобу, которая тоже нередко поставляется с ней в комплекте: “Я в своей комнате, это типичный вечер вторника // Я слушаю музыку, которую она терпеть не может // Она никогда не узнает тебя так, как узнала тебя я”.
Как когда-то Долли Партон, Тейлор Свифт смогла изменить образ кантри-музыки, и менеджеры рекорд-лейблов были благодарны ей за то, что она смогла привлечь к жанру новое поколение слушателей. Но образ самой Свифт имел немного общего с кантри: она родилась в Рединге, штат Пенсильвания, и в кантри-музыку влюбилась благодаря кроссовер-поп-звездам вроде Шанайи Твейн; в отличие от Партон, она не могла утверждать, что принадлежит к кантри-культуре с рождения. Поэтому оглушительный успех Свифт, тем не менее, не дал ей права перейти в пространство поп-музыки без последствий. В 2014 году она выпустила бодрый танцевальный трек “Shake It Off”, скорее всего, вдохновленный поп-песнями вроде “Hey Ya!” OutKast или “Hollaback Girl” Гвен Стефани. Поклонникам понравилось, и песня заняла первое место в поп-чарте. Но истеблишмент ход не оценил: Академия кантри-музыки опубликовала твит, звучавший как прощальное напутствие: “Удачи в новом проекте, @taylorswift13! Мы ОБОЖАЛИ следить за твоим развитием!” (спустя пару часов он был стерт, а на его месте выложен новый, с заявлением, перефразирующим один из кантри-хитов Свифт: “Мы никогда, никогда, никогда не попрощаемся с @taylorswift13”). Тем временем программный директор одной из кантри-радиостанций сказал в интервью USA Today, что певица вряд ли услышит свои новые композиции на кантри-радио: “Надеюсь, к ней вернется кантри-муза, и как только это случится, мы с радостью поприветствуем ее снова”. Это был жесткий, но правдивый вердикт: в следующие пять лет Свифт оставалась одной из самых популярных артисток в развлекательной индустрии всего мира, но ни один из ее синглов не ротировался на кантри-радиостанциях.