Крушение

Соколов Василий Дмитриевич

Ставка в то время напоминала корабль, который получил огромную трещину и плывет, теряя управление, не ведая — спасут ли его, успеют залатать пробоины или придется тонуть. И, как всегда в таких случаях, обитателей корабля распирают страсти: одни ищут защиты у капитана, другие во всех грехах и бедах винят этого капитана, третьи уповают на тех, кто нанес кораблю такой смертельный удар, четвертые заверяют, что, собственно, ничего такого не произошло, от чего следует впадать в уныние, хотя сами внутренне сознают приближение катастрофы…

Застопорился, не двигался немецкий фронт, молчали командующие — каждое донесение, каждую информацию приходилось Гальдеру вырывать у них, как ржавый гвоздь из

дерева. Гитлер уединился в бункере, проводя там и дни и ночи напролет. Старший адъютант Шмундт печально смотрел, как его обожаемый фюрер вернулся к своей дурной привычке грызть ногти. Адъютант осторожно, чтобы хозяин не обиделся, клал ему на стол, на самое видное место позолоченные ножницы. Нет, не берет. Стоит у карты и, размышляя, невольно обгрызает и без того укороченные ногти. «Почему бы так нервничать? Ну задержка. Ну?..» — вопрошал Шмундт.

Эх, как же он, адъютант, не может уследить за мыслями фюрера! Ведь карта — зеркало побед или Поражений. Вчера были победы, сегодня — одни неудачи. Венгерские войска застряли в Воронеже, и русские, ожесточась, сами атакуют позиции мадьяр. Итальянцы где–то в средней степной полосе под Ливнами, зарылись в землю, просят подкреплений у немцев. А где он, фюрер, возьмет для них эти подкрепления? У него самого каждый резервный полк на строгом учете. Паулюс со своей отборной армией штурмует уже не кварталы и улицы Сталинграда, а развалины домов, но город не может взять. Двинуть бы туда танки, смять все живое — а где взять эти танки? Да и Лист — этот неповоротливый и самонадеянный фельдмаршал — топчется у отрогов Главного Кавказского хребта, и ходят слухи, что советские войска постреляли, как куропаток, его горных стрелков, а флаг со свастикой сбросили в пропасть с Эльбруса.

«Мне нефть нужна! Нефть!» — злился Гитлер.

Он уже послал на Кавказ представителя ставки генерала Иодля, снабдив его доверительными и строгими полномочиями — заставить Листа всеми силами продвигаться к Грозному, к нефтяным районам и заодно проверить, кто мог допустить позорный для империи срыв немецкого флага с Эльбруса.

Как всегда, под вечер Гальдер принес сводку. Фюрер не стал ее читать, лишь бегло пробежал глазами шуршащие тонкие листы и угрюмо проговорил:

— Что вы мне суете одно и то же: «На юге существенных изменений не произошло», «В Сталинграде продвижения не отмечалось», «На Кавказе без изменений»?.. Когда это кончится? Когда будут перемены? Я не потерплю, чтобы зима застала нас в обстановке незавершенных побед!

Он тут же бросил упрек в адрес работников генштаба сухопутных войск, уличая их в высокомерии, неисправимости и неспособности распознавать существенное.

— Я недоволен вами, Гальдер! — заметил Гитлер. — Вы напоминаете мне рассохшуюся бочку… Как ни вливай в нее воду, толку никакого. Доложите мне завтра, если достаточно у вас ума, дальнейший план ведения войны…

Иначе я проведу в генштабе чистку. Мне нужны полководцы, а не бюргеры.

Гальдер ушел с поникшей головой и ночь, вплоть до рассвета, не ложился спать, мучаясь в раздумьях. Что он доложит фюреру, какие соображения и планы? Сказать ему прямо, что успешно начатая кампания сорок второго года обернулась поражением и вообще война на Востоке может быть проиграна? Но это же самоубийство. Г итлер не потерпит пораженческого настроения. Разжалует, упечет в концлагерь. Там, по всей вероятности, эсэсовцы умеют выворачивать души наизнанку. Многие совсем исчезают бесследно. Недаром русские свою пропаганду строят на жестокости в немецких концлагерях.

Нет, перед фюрером об этом нельзя и заикаться.

Пожалуй, лучше касаться только чисто военных соображений. Не вдаваясь в теорию, можно хотя бы сослаться на такие доводы. В зимний кризис Гитлер неоднократно

клялся, что он впредь никогда не допустит такого положения, при котором фронт может оказаться без необходимых резервов. А что получилось на самом деле? Едва лишь зимнее наступление русских приостановилось, как фюрер выступил с требованием возобновления немецкого наступления. Как можно было после столь тяжелой и опустошительной зимы ставить перед немецкой армией невозможные цели? На такой шаг мог пойти только азартный игрок. Давались ли советы фюреру по поводу столь неразумного и опрометчивого шага? Да, и он, Гальдер, не раз намекал воздержаться, чтобы накопить силы.

Гитлера нельзя было переубедить. Его совершенно не пугало новое оголение ряда участков фронта, откуда изымались безусловно необходимые для обороны последние резервы. Он был убежден и не раз заявлял, что русские уже мертвы.

— Мертвы… — вслух повторил Гальдер. При одном этом слове его разбирал смех и тут же бросало в холод. «Какая ирония судьбы! Если бы они вправду были мертвы, то мы давно бы взяли Сталинград, махнули бы через Волгу, легко бы перебрались через горы Кавказа, сломили бы волю и последние силы голодающего Ленинграда, шли бы и шли по мертвым… Увы, эти мертвые русские вдруг воскресли и теперь бьют по зубам нас, немцев!»

Пьяный сознает свои проказы после того, как протрезвел; Ошибки понимаются, когда они уже совершены. В положении пьяного, ошибающегося, но поздно осознавшего эти ошибки, был теперь и Гальдер. Не кто другой, как он, начальник генштаба сухопутных войск, в чьих руках были расчеты материальных ресурсов и людских резервов воюющих сторон, стратегические планы и карты, мог раньше всех понять, куда клонит война.

Пусть и поздно, но сейчас Гальдер с горечью пытался мысленно проследить, как же немецкая армия смогла зайти в тупик. Во время успешного развития наступления нынешним летом Гитлер всячески внушал мысль о том, что сопротивление русских окончательно сломлено, что осталось взять то, что уже лежит. Исходя из этого, он приказал перебросить столь необходимые 6–й армии танковые соединения на юг от Сталинграда, где противник усилил свое сопротивление. Затем, когда войска форсировали Дон, фюрер поставил новую задачу: захват Кавказа и прорыв до линии Батуми — Баку. По мнению Гальдера, вместо единой наступательной операции с главным ударом на Сталинград начались две различные операции. Одновременно их можно было бы предпринять в том случае, если бы для этого имелись достаточные силы. Но такими силами ставка уже не располагала. И вот теперь многое из того, что было брошено на эти решающие участки, русские перемололи. А Гитлер все стоит на своем.

Войскам, которые брали Севастополь и готовились к наступлению на Дону, он, Гитлер, вдруг отдал приказ о переброске на север, под Ленинград. Это уж ни в какие рамки стратегии и оперативного искусства не лезло. И как это Гальдер тогда со всей решимостью не протестовал перед фюрером! Верил, что русская армия всюду разваливается и осталось только ее добить? Или боялся высказать собственное мнение вслух? Возможно. Теперь, наконец, Гальдер начинал понимать, что фюрер со своей властной натурой, не признающей границ возможного, изрекает, как закон, свои сумасбродные желания.

Правда, Г альдер доказывал фюреру, что с продвижением войск на восток и юг протяженность фронта будет все больше возрастать и будут высосаны все имеющиеся оперативные резервы. Доказывалось это весьма деликатно, что, дескать, союзные нам войска могут до поры до времени восполнить нехватку резервов. Они, разумеется, уже действуют на Дону, нр удовлетвориться ими можно до тех пор, пока противник не переходит в наступление. А если, не дай бог, это случится, то союзники не сдержат фронта, побегут…